Гулящие люди. Алексей Чапыгин

сказал:

      – Не святой! Чего грешишь! Был купец, государев акциз[15] утаил, а за то на Ивановой на козле бит кнутом[16] двожды…

      – То, Лазарь Палыч, горькая правда! Животишки мои до едина пуха отписали на великого государя[17]…

      Все помолились и сели за стол.

      – Ну, и дело у тебя, я чул, отец, было с протопопом…

      – Дело, Петруха, дело – колесом задело… не мое то дело – я глядел только, как бились стрельцы иного приказа…

      – Поди теперь далеко угонят Аввакума?

      – Ковать зачали да за приставы взяли, чай, не близко утянут.

      – Ой, бедной, ой, страдалец! – сказала мать и перекрестилась.

      – Молились бы по старине, спаси, богородице, а то, вишь, Никон указал старые служебники жечь… Оле! добрые хозяева – лют Никон и монасей не милует, величает бражниками…

      Тать слушал монаха, зевнул, покрестил рот:

      – Гордостью обуян аки сатана!

      Мать отошла к печи, вернувшись, подала чашку щей.

      – Чернцу, – он ведь смиренник, – надо бы постное, – прибавил тать. Монах замахал руками:

      – Живу в миру… вкушаю, что сошлось – грех не в уста, из уст идет он.

      – Тата, ешь да молчи больше, – сказал Петруха, – брусишь о патриархе не ладно.

      – Ништо, Петра! Анкудим на меня «слова государева» не скажет.[18]

      – Ой ли?

      – Много сородников моих Никон погубил, богородице, храни – сам зол я… зол… мне ли с наветами на добрых людей идти?

      Мать Секлетея к концу ужина сходила в подклет. Сенька боялся подклета – там крысы. Принесла малый жбан пива. Кроме Сеньки, всем разлила пиво в оловянные ковшики. У монаха, – видел Сенька, – дрожали руки, он пиво плескал на скатерть, крестился, пил и наливал сам, а потом громко, будто себе, хмельным голосом заговорил:

      – Иконы, мощи волокет на Москву… сие деет все чести для своей… ужо изойдет от того Никонова велеумия зло велие – оле-о! Изошла когда-то неправда при деде царя Грозного Ивана ересь[19], жидовинами рекомая… Богородицу не почитали, креста животворящего не признавали же, а лаяли о кресте, что оный есте виселица…

      – Ужли, отец честной, были таковые богохульники? – мать Сенькина перекрестилась. – Спаси, сохрани!

      – Были, хозяюшка! Духа свята чтили яко кочета на нашесте…

      Сенька спросил монаха:

      – Дедо, а уж не с руками ли тот святой-то дух?

      – Паси, богородице! Тебе пошто оное пытать?

      – Да вишь ты! На учебе мастер нам чел стихиру – в ей сказано, что святой дух робят биет розгой…

      – Лазарь Палыч! Ты слышишь? Побей его хоша плетью… Тать молчал, монах ответил матке:

      – Хозяюшка… не тронь молодшего! Ум в ем бродит.

      – Вот и надобе худой умишко на место загнать – не сказывай лиха.

      – Не я, учитель чел – мастер!

      – И мастер тож богохульник.

      – Жено! Хозяюшка хлебосольная! Паси, богородице, хто на Руси под боярином ли, воеводой и патриархом стоит, тому боя не

15

Государев акциз – налог с дохода, в отличие от таможенной пошлины – налога с перевозимого товара.

16

…на Ивановой на козле бит кнутом… – Ивановская площадь в Кремле была местом публичных наказаний.

17

Животишки мои до едина пуха отписали на великого государя… – Животишки – имущество; отписали на великого государя – конфисковали.

18

…«слова государева» не скажет. – «Слово и дело государево» – форма политического доноса.

19

…ересь, жидовинами рекомая… – Ересь – учение, несогласное с догматами официальной церкви. Здесь говорится о «ереси жидовствующих», возникшей в Новгороде в 70-х годах XV в. Ее последователи отвергали поклонение иконам, не верили в троицу и божественное происхождение Христа, требовали «самовластия души», т. е. нравственной свободы, отрицали церковную иерархию и монашество. Вожди ереси, осужденные церковными соборами 1490 и 1504 гг., были казнены через сожжение или посажены в тюрьмы.