Употреблено. Дэвид Кроненберг

жизнь с Наоми, – сплошная абстракция. Как добрался до комнаты, Натан почти не помнил, только как отключился телефон в лифте. Ничего не помнил – ни запахов, ни звуков, ни картинки. Разговор поглотил его целиком, голос Наоми звучал у него в голове. Натан включил ноутбук, полистал фотографии Дуни – операция, купальня, номер в “Геллерте”, они вдвоем в постели. Натана не смущало, что эти снимки волнуют его лишь как постороннего зрителя, наткнувшегося на подпольные порнографические фото знаменитостей, которые еще не прогремели, не стали достоянием общественности. Натан был чувственным человеком и ценителем собственной чувственности, все ее проявления увлекали его и доставляли удовольствие. А прекрасная Дуня и впрямь выглядела обреченной, так же как на фотографиях, сделанных позже в ресторане Мольнара в Пеште, на левом берегу Дуная. Она ненормальная, подумал Натан, когда Дуня захотела пойти туда – в ресторан, которым владел ее онколог, где на стенах висели фотографии обнаженных пациентов, да еще во время интенсивного курса лечения от рака. Еще того хуже, Мольнар грозился встретить их там собственной персоной, всячески ублажать, лично подавать им блюда и в самых изнурительных деталях рассказывать, как они приготовлены, а также намекнул, подмигивая с улыбочкой маньяка, что будет стоять над душой, рядом с зарезервированным для них столиком в углу, и наблюдать, как Натан и Дуня открывают ротики и, не торопясь, смакуя, пробуют эти самые блюда.

      Но Мольнар их не встретил. За столик в углу Дуню с Натаном не пригласили, оказалось, для них вообще ничего не зарезервировано и метрдотель не получал на их счет никаких указаний. Натан облегченно вздохнул – если бы мест не было и пришлось искать другой ресторан, он бы обрадовался еще больше, – но столик нашелся, точнее, два свободных стула у длинного ряда сдвинутых вместе столиков. Дуня и Натан сели с краю, перед зеркалом в раме и двумя одинокими посетителями, которые ели молча, не обращая друг на друга внимания. Натан и Дуня отражались в зеркале, и, разговаривая, каждый из них смотрел не на собеседника, а на его отражение, как в милом чехословацком кино шестидесятых годов. Лотерея под названием “Свободный столик” также избавила их от необходимости созерцать скандальные, гнусные работы Мольнара (противоположную стену скрывала большая оштукатуренная колонна) – портреты его пациентов, запечатленных в самом беззащитном положении или даже под действием наркоза безжалостным хирургом, охочим до наготы, душевной и телесной. Натан скрепя сердце сунул метрдотелю под нос карточку с именем Мольнара, чтобы получить разрешение снимать в унылом помещении ресторана, непонятно почему называвшегося “Ля Бретон”. Первую его попытку сфотографировать творения любезного доктора пресекли два официанта и уборщик, полагавшие, без сомнения, что эти ценнейшие кадры оказались под угрозой нелегального копирования и распространения. Натан поймал снимки Мольнара в видоискатель и смутился, ощутив глубокую, беспросветную печаль. Снимки Дуни, сделанные им самим, органично смотрелись бы среди этих женских – и только женских – портретов, прибитых к грубым темным деревянным стенам, а значит, Натан Мольнару