Блуждающий в темноте. Джозеф Нокс

ухмыльнулся Ренник. – Больше не употребляешь? – В ответ на мое молчание он продолжил: – А то с чего вдруг такие перемены? Особо важное дело доверили.

      Разумеется, он считал дело особо важным. Раз он к нему причастен.

      – Сатти был одним из тех, кто арестовал тогда Вика.

      – Да ну? – Ренник явно впечатлился. – А я думал, что Блейк.

      – Блейк добился от Вика признания вины, но первым на место прибыл Сатти. В полицию поступило сообщение, что по городу разгуливает человек в окровавленной одежде, и Сатти все бросил и помчался на вызов.

      Ренник непонимающе сдвинул брови:

      – То есть двенадцать лет спустя его сдернули с ночной смены, чтобы он держал умирающего Вика за руку? Не понимаю.

      – Знаешь ведь, что одного ребенка так и не нашли.

      – Конечно, – ответил он. – Девочку. Лиззи Мур.

      – Верно. – Я кивнул на палату в конце коридора. – Умирающий Вик – последняя возможность для родственников узнать, что он с ней сделал.

      – Да, но вас-то почему к нему приставили?

      – Как бы ты назвал Вика одним словом?

      – Сволочь, – не раздумывая ответил Ренник.

      Я кивнул:

      – Ну так вот Сатти говорит с ним на одном языке. Причем бегло. Они поладили тогда, во время ареста. Начальство решило, что только Сатти сможет его разговорить.

      – Поладили? – Ренник скривился; у него как будто даже волосы встали дыбом от возмущения. – Вик убил женщину и троих детей…

      Я кивнул, но это было трудно объяснить.

      На первый взгляд у Сатти было больше общего с преступником-рецидивистом, нежели с полицейским. Кроме одного. Преступники действовали под влиянием порыва, в гневе или ради денег. Сатти же привлекал сам акт злодеяния, и чем хуже – тем больше. Его работа в правоохранительных органах была просто способом постоянно находиться в этой атмосфере, не рискуя собственной свободой. Если ночное дежурство выдавалось чересчур спокойным, Сатти организовывал неприятности сам.

      В душе я был согласен с Ренником.

      То, что нас перебросили на это задание, было чем-то необычным и даже невероятным, но я не хотел знать, что на самом деле стояло за этим решением. Когда ответы становятся все мрачнее, вопросы перестаешь задавать.

      Я не знал точно, что вызвало эти перемены, но Сатти явно приложил к этому свою продезинфицированную лапу.

      – Какой он? – Ренник нарушил мой ход мыслей.

      – Сатти?

      Ренник закатил глаза:

      – Мартин Вик.

      – Не знаю, – ответил я, и Ренник состроил недоверчивую гримасу. – Кроме шуток, со мной он не разговаривает.

      – Так ты с ним сидишь десять часов кряду…

      – Записываю все, что он делает, и зову Сатти, если попросит.

      – Ты, похоже, в рубашке родился.

      – Ага, – подтвердил я. Вот только рубашка была смирительной.

      Я обошел Ренника и перевернул газету на конторке. На первой полосе красовалась фотография нашего заключенного, Мартина Вика. Он сидел на больничной койке и ел хлопья с молоком. Фотографию сделали из коридора