Тойво – значит надежда. Красный шиш. Александр Михайлович Бруссуев

бедрами, в парную.

      Кумпу проводил ее тяжелым взглядом и без всяких эмоций заметил:

      – Вот это круп!

      Круп – это очень лошадиный термин, но Тойво возражать не стал.

      – Еще до Олимпиады в Стокгольме я был совсем юным, – начал говорить Оскари.

      Антикайнен оглядел его критическим взглядом: да и сейчас он совсем не старик, огромный, как медведь, мастер греко-римской борьбы.

      – Шел я домой с тренировки, а темно вокруг и пустынно. Забор какой-то тянется, я отчего-то устал, как собака, а забор этот все не кончается. Чертыхнулся, дьявола вспомнил, луна вышла. Гляжу, а вот и он собственной персоной: над бесконечным забором голова рогатая и огромная. Дышит тяжело – сейчас набросится и в пекло утащит, – тем временем продолжал Кумпу.

      – За что? – поинтересовался Тойво.

      Оскари распахнул простыню и склонил голову, словно что-то разглядывая.

      – Ну, не знаю, – вздохнул он и поежился. – Хотелось бы верить, за волосы на голове, или за руку. Не должен дьявол глумиться над первым встречным.

      – Нет, – поперхнулся пивом из кружки Антикайнен. – Я не имел ввиду: за какое место? Я имел ввиду: почему, по какой-такой причине?

      – А, – спокойно сказал Оскари. – Вот ты о чем. Кто же этого дьявола разберет, зачем он честных пацанов в ад утаскивает? Все ж мы не без греха. В день рождения становимся грешными (syntymapaiva – день рождения, synti – грех, по-фински, здесь и далее примечания автора).

      Из парилки вышли голые девицы, и вместе с ними голые красные финны. Курсанты интернациональной школы командиров были действительно красные, не только в душе и по государственным мотивам.

      – Эх, снега нету, – вздохнул один из них. – Сейчас бы в сугроб броситься!

      – Так сходи на улицу, – предложил ему Тойво. – Там этого добра еще достаточно.

      – Там не снег, там грязь с собачьими выписками, – назидательно ответил тот.

      – Прописками, – проговорил Кумпу. – Пошли и мы, что ли, погреемся.

      Они отправились в парную и усердно побили друг друга березовыми вениками, разгоняя густые клубы пара, выдаваемые каменкой. Призрак Кронштадта стал отступать. Где-то за дверью повизгивали девушки, звенели стаканы и нестройные мужские голоса невнятно говорили тосты.

      Баня душу лечит. И тело тоже лечит. Баня все лечит.

      Когда они присоединились к товарищам за столом, чувство того, что они излечились наличествовало у всех. Настроение от этого, конечно, стремительно повышалось. Образовалось некое сообщество, банное сообщество, где все банщики – братья, где все банщицы – сестры. Правда, братья не были братьями сестрам, а те, в свою очередь, как бы не были сестрами братьям. И по именам друг друга почти не называли, потому что, как следует разгорячившись, позабывали их нахрен. Как же хорошо в бане!

      Правда, банные братья понимали, что едва только они уйдут отсюда, как обретенное здоровье начнет медленно тратиться. И не потому, что похмелье, а потому что от жизни в бане не спрячешься и все грехи не отмоешь.

      Только