Дорога навстречу вечернему солнцу. Ольга Михайловна Левонович

женат. Детей его почти никто не видел. Они тихи и диковаты, как идеи своего отца.

      Жена его иногда заходит переговорить с мужем. Он – единственный мужчина в женском коллективе линотиписток и наборщиц, но ни ревности, ни настороженности она внешне не проявляет. Она – само безразличие и холодность. Это её вариант неприязни к мужниным сослуживицам.

      Жена – маленькая, остроносая и черноглазая, с пучком чёрных гладких волос на затылке. Ей бы очень подошла красная косынка и куртка из кожи. И кирзовые сапожки. И революционный револьвер у пояса.

      Она бы поставила мужнину начальницу, пышную рыжеволосую женщину, к стенке, и лепила бы в неё пулю за пулей: «За! Невыплату! Зарплаты!». И ни одна жилочка не дрогнула бы на её мраморном личике.

      Когда они, муж и жена, вступили в новую партию, чей вождь беснуется иногда на трибунах и в парламенте, застенчивый муж увидел-таки свои стихи в «Народном голосе»:

      Да, в партии нас тысячи достойных,

      И миллионы будут вслед идти…

      …Ухает станок, и почти бестелесный печатник сутулится рядом. Станок задает ритм, и плывут, слагаются строчки. В ту газету, которую он печатает, не взяли пока ни одной его строки. Но придёт время. Его время. Он верит в это.

      На кривой козе

      – На кривой козе не объедешь! Упёрся! – Саша с досадой бросил бумаги на стол.

      – А что случилось? – сочувственно спросила Тамара.

      – Вчера до трёх ночи расшифровывал запись на диктофоне, написал о вчерашнем митинге! – Саша уселся за компьютер темнее тучи, – Сан Саныч из четырёх страниц оставил полстранички! Говорит – ставьте побольше снимков, будет фоторепортаж.

      Макар, щуплый журналист, с прокуренной рыжей бородкой, криво улыбнулся, показав желтые зубы:

      – Тамарочка, пока ты по неоплачиваемым отпускам ездила, тут бури местного масштаба пронеслись. Вчера митинг был. Я фотал, Сашок с диктофоном у трибуны ходил. Ветрище, а людей уйма собралась. Причина такова. Слышала, поди, китайцы к нам пожаловали. Прикидывают, вороги, где лес можно почти задарма урвать. Лезут в нашу забайкальскую глубинку. Уже и квартирку сняли, и с главой администрации по лесосекам проехали… В договоре, как водится, прописано, что вывезут горельник. А на практике, как известно, попрут отборный круглый лес. Вот народ и поднялся.

      Тамара, чернявая полноватая журналистка, посмотрела на Макара широко раскрытыми глазами, поднесла кулачки к щекам:

      – Всего-то на недельку к больной маме съездила, а тут такое творится… На митинге, небось, снова Громов шумел больше всех, стучал палкой?

      – Громов депутат, ему положено шум поднимать, и кроме него народ возмущался, – Макар похлопал себя по карманам, ища спички.

      – Я самую суть написал, – подал голос Саша, – да где ж редактору понравится…Там главу администрации в хвост и гриву крыли. Мне на митинге наказывали всю правду написать! Не напечатаем – как и не было ничего. Как потом людям в глаза смотреть? А Сан Саныч говорит – нельзя печатать. Поисчеркал всё… Я к нему и так, и этак…

      – Подумать надо, – хмыкнул