Амалия и мы. Ю_ШУТОВА

зайдем, Леа. Это русский православный храм. Пожалуй, только за границей я могу свободно зайти в церковь. Парадокс. Смешно, да?

      Смешно ему вовсе не было.

      Не поверите, но я впервые в жизни попала на православную службу. Она уже заканчивалась. Народу было немного. Павел купил свечи, зажег и поставил возле большого распятья. Объяснил, что ставит за упокой, за умерших. Свечей было пять. Я не стала спрашивать, за кого. Он принимал меня за француженку, поэтому подробно, как человеку, абсолютно не в теме, рассказывал о церкви, о службе. Тихо шептал, шекоча дыханием мое ухо – не хотел мешать молящимся. А я и, правда, была полным профаном, как-то ни разу в жизни не заинтересовалась ни церковью, ни религией, ни верой. Прошла мимо.

      В тот день мы даже не перешли на «ты». Хотя, говорили мы с ним, как в первое парижское знакомство по-английски, поэтому «вы» или «ты» были в наших разговорах, точно не определишь. Разве что по тону. По тону, это было все-таки «вы». Он проводил меня до дома, до нашего с Клаусом дома, и мы расстались. Не совсем так. Мы говорили, о чем, не важно, да и не вспомню уже, и за разговорами прошли мимо калитки. Развернулись и снова прошли мимо. Наверное, час мы кружили вокруг дома, пока, наконец, расстались окончательно.

      – Можно я приду завтра послушать ваш доклад?

      – Вы же ничего не поймете.

      – Ничего. Можно?

      – Приходите, я буду рад.

      Сухое прощание, да? Это так кажется. Все самое важное скрыто позади этих пустых слов:

      – Я не хочу расставаться. А ты?

      – Но ведь придется.

      – Тебе все равно?

      – Нет. Я тоже не хочу расставаться с тобой.

      Вот так это нужно переводить.

      Едва я вошла в дом, требовательно зазвонил телефон. Майкл начал орать из динамика, даже не потратившись на «здрасьте»:

      – Какого черта ты привела его сюда, я же дал тебе ключ! Ты должна была отвести его на квартиру и…

      Я не дослушала, что еще должна:

      – Если вы, Майкл, лучше меня знаете, как совращать русских физиков, делайте это сами, ключ я вам верну.

      Он захлебнулся на том конце провода, захрюкал. Это был смех.

      – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Амалия. Но помни, часики тикают. Времени стало меньше.

      Отключился.

      Я действительно знала, что делаю. Сегодня этот мрачный неуклюжий большой человек стал мне понятен. Внутри, в самой его серединке был спрятан ребенок, брошенный или потерянный мальчик, одинокий. Который даже к своему богу должен добираться самолетом, пересекая границу. Холод – вот основное чувство, с которым жил Павел Веденеев. Его мир был ледяным, жестким, лишенным человеческого тепла. Что я должна была сделать, чтобы стать для него своей? Чтобы его потянуло ко мне не только через похоть или влюбленность. Стать для него мягкой любящей мамочкой? Обнять и согреть? Утопить в перине собственного сердца или, если угодно, тела? Глупости! Ничего подобного. Я должна сама превратиться в ледышку – в андерсоновскую девочку со спичками. Это он должен отогреть меня. Мы всегда привязываемся к тем, кого спасаем. А вот протянутую руку, полную конфет, сулящую