Очень откровенно. Анна Веммер

болтаете? – спрашивает он.

      – Никольский назвал тебя секс-игрушкой, – с удовольствием говорю я, наблюдая, как вытягивается лицо Данила. – И даже подробно объяснил, почему.

      – Как я люблю эти женские попытки встать между мужчинами.

      – Ну что ты, и в мыслях не было. Могу оставить вас наедине.

      – На некоторых очень благотворно влияет удар по голове, – задумчиво говорит Олег. – Мне нравятся дерзкие девочки.

      На этой не очень оптимистичной, но очень многообещающей ноте разговор утихает: нам всем действительно хочется есть. Здесь потрясающая кухня, я с удовольствием пробую все, что приносят официанты и с тоской смотрю на запотевшие бокалы с холодным вином у мужчин.

      Рядом шумит море. Нестерпимо хочется в него окунуться, проплыть навстречу луне, но с сотрясением это, конечно, противопоказано. А самое грустное: вряд ли у меня будет шанс насладиться всем этим.

      Я многого (точнее, всего) о себе не знаю. Не помню, кто я и о чем мечтала, не помню прошлого и не имею представления о будущем, но я совершенно точно хорошо знаю свои желания. И в них нет даже толики, откликающейся желаниям мужчин, что сидят со мной за столом.

      Они оба словно сошли с обложек журналов, от них исходит невероятный магнетизм, но во мне, внутри, там, где согласно литературе должны порхать бабочки в животе, ничего нет, кроме тревожного страха.

      А ломать себя я не умею. Ну, или не помню, как это делается.

      Десерт приносят только мне. Это нереально вкусный крем-брюле. В небольшом сотейнике, с золотистой карамелизированной корочкой, очень нежный внутри. Я потягиваю холодный чай, ем десерт и наслаждаюсь свежестью морского побережья. А вот мужчины уже закончили ужин.

      – Что ж, – Никольский поднимается, – день был долгий. Пойду, отправлю несколько писем, а затем, пожалуй, высплюсь. И тебе, Алина, советую то же самое. Олег, проводи девушку до комнаты, когда она закончит. И желательно не переступай порог.

      Он многозначительно приподнимает брови, на что Долгих откликается неопределенным жестом. Ему привычно, без всяких приказов и расспросов, приносят стакан с виски, и мы остаемся вдвоем, смотреть на море.

      – Давай, говори, – вдруг произносит Олег.

      Я удивленно моргаю.

      – Что?

      – До того, как заняться бизнесом, я был хирургом. И прекрасно знаю этот взгляд. Он называется «перед полостной операцией я нажрался мамкиных беляшей и теперь сказать страшно, а не сказать – неудобно». Лучше говори, потому что беляшики – последнее, что хочет увидеть анестезиолог на операции.

      – Это какая-то слишком сложная метафора.

      – Зато люди простые. В девяноста процентах если тебе кажется, что человека что-то грызет – оно его грызет. Либо измена, либо глисты, в зависимости от того, в какой кабинет у него талончик.

      – Я не буду с вами спать.

      – Из-за метафоры про глистов?

      – Из-за того, что не хочу. Я долго думала, пыталась найти в себе ответ на вопрос «Почему?». Что заставило меня подписать контракт? Пыталась найти какой-то отклик