Полночь: 12:09. Ольга Дорош

решила, что она пишет письмо для меня, чтобы преподаватель перестала бросать на нас злые взгляды, но Мария смяла бумажку и бросила ее в парнишку на первом ряду. Он неуверенно дернулся на стуле и повернулся. Его взгляд остановился на Марии, и он глупо поднял бровь. Она кивнула на одинокую бумажку, продолжая так же глупо улыбаться.

      Парень закатил глаза, но бумажку все же поднял и прочел. Затем улыбнулся Марии и посмотрел на меня.

      Я недовольно поджала губы, кажется, наш дуэт превращается в трио. Мария же, довольная от своей наглости, светилась. Лучше бы мы сходили в парк или в другое пристойное место. Тащиться в клуб, танцевать, точнее трястись с потными телами, выпрашивать коктейли – все это так надоело… Хотелось чего-то нормального, достойного. Но видимо не этим вечером.

      Остаток лекции прошел без особо важных моментов. В перерыве мы с Марией нашли автомат для воды. Он, что удивительно, был белого цвета и продавал воду, а не кровь. Хотя Мария, разбрызгивая жидкость от хохота, пыталась напоить меня “водой со вкусом грусти”.

      На второй лекции я усердно писала в блокнот все, что вырисовывала на доске преподаватель, пытаясь компенсировать наше буйное поведение. И хоть я понимала, что мне не очень нравится это направление работы, но все же продолжала усердно конспектировать.

      Мне было шестнадцать лет, и честно говоря, меня не привлекала вообще никакая работа. Отсюда вытекало мое новое кредо – учись всему, вдруг пригодиться. Хотя уже тогда мне нравилось писать.

      Пока педагог нудно рассказывала о градиентах цвета, я писала о юной девушке, которая как птенец, выпавший из гнезда, жаждала вернуться домой. Она была невероятно одинока, окружающий мир казался огромным, наполненным ложью и лицемерием.

      В этом мире, где полно пустых надежд.

      В этом мире, где смогла забыть я рай.

      Где на людях нет длинных одежд,

      В этом мире ты меня не забывай.

      Ведь реальность наша такова,

      Что вокруг лишь память и разруха.

      Каждый вспоминает времена,

      Когда мама не была еще старухой.

      Когда счастливы мы были, за руки держась

      Целоваться в губы мы боялись.

      В этом мире все мы улыбались.

      В этом мире все мы улыбались....

      Я закончила четверостишия, аккуратно выводя буквы с фирменными завитушками. Они мне чрезвычайно сильно нравились – давали ту изюминку, которая отличала меня от других шестнадцатилетних дурочек. Я улыбалась, рисуя завитки теперь уже вокруг стихотворения.

      Вдруг лист исчез. Его кто–то выдернул из моих рук.

      – Так–так, юная мадам, вы вообще слушали мою лекцию?

      – Я..я.. я переписала все, что было на доске… – начала было я, но не успела продолжить.

      – Писать стишочки может каждый дурак, а ты попробуй разобрать цвета по цветотипам! Если считаешь себя умней всех, то собирайся и уходи с курса. Все равно твоя болтовня только мешает!

      Я нахмурилась.

      – Но я ведь переписала все, что вы говорили.