Ведьмин век. Трилогия. Марина и Сергей Дяченко

удивленно покосился на нее – или показалось?!

      Ночной город. Карусель огней; она зажмурилась, переживая новый приступ головокружения. Что это с ней? И где книга, неужели она оставила ее на диване в приемной? Как глупо…

      «Мы знаем, что зачать ведьму может любая женщина, сколь угодно добросердечная. Мы знаем, что дети невинны, и ведьма осознает свою злокозненную суть, только начав кровоточить…»

      Ивга прерывисто вздохнула.

      – Паршиво? – спросил инквизитор, не поворачивая головы.

      Она, тоже не глядя, кивнула.

      – Прости. На самом деле ты должна бы несколько часов валяться без сознания… Во всяком случае, те наши подруги, что перевели оперный театр в разряд погорелых, валяются до сих пор…

      Ивга сглотнула. Ей было неприятно вспоминать.

      Во дворе дома на площади Победного Штурма старушка прогуливала свою собачку; в квартире на втором этаже заканчивала работу веселая домработница, и взгляд, брошенный ею на Ивгу, не оставлял простора для толкований.

      Улучив минутку, Ивга привстала на цыпочки и просительно заглянула инквизитору в глаза:

      – Скажите ей… А то она переживает, бедная, что у вас такая оборванная и некрасивая любовница. Она не понимает, как это вас угораздило…

      Некоторое время инквизитор оценивающе смотрел на нее. Потом приподнял уголки губ:

      – А тебе что, стыдно? Если тебя считают моей любовницей?

      Ивга вздохнула:

      – Вам по рангу положены ухоженные женщины. Разве нет?..

(Дюнка. Апрель)

      Старый лум говорил с женщиной. Издали Клав обознался, приняв ее за Дюнкину мать, и успел трижды покрыться потом, прежде чем понял свою ошибку. Дюнкина мать была моложе и жестче – а эта женщина казалась усталой и оплывшей, как догоревшая свечка. Лум говорил и говорил; женщина медленно отвечала, еле заметно кивала тяжелой головой, и покатые плечи ее, кажется, чуть-чуть расправлялись – хотя, конечно, Клав мог и ошибиться.

      Потом женщина слабо пожала руку старика, тяжело поднялась со скамейки и двинулась прочь, почти касаясь земли дорожной сумкой в опущенной руке. Некоторое время лум глядел ей вслед, потом обернулся; рядом неподвижно стоял угрюмый, напряженно молчащий парень.

      Минуты три оба следили за крупной белкой, выписывающей спирали вокруг темного дубового ствола.

      – Я нуждаюсь в утешении, – сказал парень глухо.

      Лум пожал плечами:

      – Я здесь для того, чтобы утешать… Но тебе я вряд ли смогу помочь… Клавдий.

      – А вы попытайтесь, – тихо попросил парень. – К кому мне еще идти?..

      Лум помолчал, откинувшись на спинку скамейки. Проводил белку взглядом, вздохнул:

      – Я… предупреждал тебя. Ты не послушал.

      – Не послушал, – согласился Клав. – Не мог послушать… Повторилось бы все… – его передернуло, – повторилось бы – не послушал бы снова.

      – Жаль, – глухо проронил старик. – Ты сильнее многих… и ты непростительно слаб.

      Клав ожесточенно вскинулся:

      – В чем моя вина?