Птицы в небе. Татьяна Тихонова

оглядывались. Остановились и принялись что-то обсуждать. Опять двинулись в сторону пожарища.

      «Видимо, впечатлил сгоревший ангар и труп моего дирижабля», – криво улыбнулся Игнатьев. Стал спускаться – гости были уже совсем рядом. Торопливо принялся шарить по полкам стеллажа, стоявшего у входа.

      Саша стояла здесь же, и он едва не сбил её с ног, разогнавшись.

      – Темно.

      – Да-да, немного позже обязательно зажжём свечи, – пробормотал Игнатьев, достав стоптанные сапоги и продолжая что-то искать, – где-то здесь они были. Лучше бы немного проветрить, могут быть повреждены трубы с газом. Хотя, что во время пожара не рвануло, хороший признак.

      И тут же торопливо потянул на себя дверцу люка, перехватив её на лету, чтобы не хлопнула, плотно закрыл. Щёлкнул замок.

      Топот над головой был глухой, словно издалека. Саша стояла рядом, затаив дыхание. Он взял её за руку и потянул за собой вглубь подвала.

      Раздались шаги над головой. Но Игнатьев уводил всё дальше от входа.

      Послышались удары в крышку люка, в замок. Глухие, тяжёлые. На короткое время стихли, и опять возобновились с новой силой.

      – Оставайся здесь. – Он прихватил из темноты со стеллажа что-то и рванул вперёд, уходя совсем в другую сторону от входа.

      Саша не видела его в темноте, лишь слышала быстрые шаги. Щелчок замка. Яркий свет через открытый другой люк снопом обрушился вниз.

      Прогремел выстрел… и ещё один… и ещё… и ещё. Саша в просвете отверстия видела Игнатьева с винтовкой наперевес всё также босого – так и не успел надеть сапоги. Вот он вскинул винтовку опять. Сделал паузу, поморщился с досадой. Мужики были худые и грязные, в обносках с чужого плеча, но пьяные и вооруженные до зубов. Мохов постарался. Мужики грязно ругались, злились, но под выстрелами быстро залегли среди сгоревших балок, открыли шквальный огонь.

      Игнатьев присел, слушая, как звякают пули по крышке люка. Но через завалы видел хорошо, прицелился и выстрелил. Отборные маты и всхлип возвестил, что попал, и попал, как и хотел, едва оцарапав, потому что раненый вопил слишком уж бодро, что они у стрелявшего как на ладони, что его в люке этом не достать. Но его не слушали, палили напропалую. Стали вставать и пошли вперёд. Игнатьев стрелял под ноги, над головами… в ногу чернявому, самому горластому… Остановились, упали в грязь. Чернявый взвыл тихонько, но вдруг развернулся и пополз назад, быстро-быстро, на локтях. Его окликали, он матерно отвечал. За ним потянулся ещё один мужик, крикнув:

      – Да он из своего люка нас всех покоцает, а Кузьма добьёт, Мохов тебе лекаря, Жужа, не вызовет, в холодную запрёт, а потом по-тихому придавит в леднике…

      Другой, что пониже ростом, крикнул:

      – Не стреляй, мы уходим! – голос визгливый и неприятный. – Нам нет дела до того, что вы не поделили с Моховым! Клянусь, я не скажу ему, что ты здесь с девчонкой.

      – С какой ещё девчонкой? – щелкнул затвором Игнатьев и поднял винтовку. – Ты что-то путаешь, парень. Бросайте оружие и уходите!

      И выстрелил.

      – А! –