Птицы в небе. Татьяна Тихонова

не стоит.

      Злой взгляд девчонки достался и Игнатьеву. Но видя, что Мохов собирается уходить, Игнатьев лишь сказал, кивнув на лужу:

      – У вас потекло, Мохов.

      Челюсть Мохова выдвинулась вперёд от злости, но он промолчал и потом прошипел под нос:

      – Щенок… Гадёныш!..

      Игнатьев проснулся оттого, что кто-то обхватил его и прижал к деревянной стойке. Нож больно ткнулся в шею. Темно как в могиле, лишь ощущение присутствия людей, толкущихся рядом. Кто-то пьяно навалился на него, стал шарить по карманам. Другой затолкал кляп в рот.

      – Куссается, гадёнышш! – прошипел Мохов.

      И его тяжёлый кулак саданул пару ударов по ребрам. Игнатьев дёрнулся, пытаясь скинуть навалившееся тело. Кто-то тянул с ног сапоги, хихикая.

      – Жилет… Отдайте мне жилет.

      Глухой удар по телу, лежавшему на нём.

      – А-а-а!

      Нож упал на пол.

      – Часы мне… – приказал голос незнакомый, глухой.

      Короткий удар по голове…

      В следующий раз Игнатьев очнулся от того, что дождь лил как из ведра. Кто-то тащил его по грязи, подхватив под мышки. Открыв на мгновение глаза, Игнатьев зажмурился – голова сильно кружилась. Небо перевернулось и оказалось под ним, а земля – сверху. Шёл дождь. Саша смотрела на него оттуда, сверху.

      – Да очнись ты, очнись, – шептала она.

      Небо с землёй вращались. Гудело пламя.

      Старик Афанасьев смотрел, как прогорает ангар, как оголяются в огне рёбра огромного чудовища, и плакал потому, что не мог сжечь также все машины в мире и вернуть сына. Но вот Афанасьев ушёл, тяжело ступая по сырой и липкой грязи. Его ещё долго было видно в наступающих сумерках и руки его – взлетающие возмущённо в разговоре с самим собой.

      В поле носились обрывки обугленной ткани, кричали вороны. Догорал ангар. Сквозь стальные рёбра виднелся край багрового солнца.

      1. В укрытии

      Возле пепелища тепло. Всю ночь угли вспыхивали и гасли, шипели под дождём. Обтянутые полотном, обшитые снизу досками, бока дирижабля сгорели почти полностью, оголив стальные рёбра.

      Но пошёл дождь, и пожар стал стихать. В нижней своей части, у хвоста, доски не сгорели до конца, образовав навес над обуглившимся полом ангара.

      Забравшись туда, затащив за собой Игнатьева, Саша затихла, дрожа от холода. Но дерево было тёплым. Дождь стучал по обшивке, и лишь с порывами ветра попадал в убежище. Думалось об одном и том же. Она потеряла работу, ей опасно возвращаться домой, и она одна в поле с человеком, которого видела только несколько раз в жизни. Но парень валялся без сознания, с кляпом во рту, в дальнем углу ночлежки под кроватью. А ночью его должны были закопать на заднем дворе, как обычно Мохов поступает с трупами, почти трупами и теми, кому следовало, по его мнению, стать трупом.

      Когда Саша случайно нашла парня, забравшись с ведром и тряпкой в дальний конец «норы», Игнатьев ещё дышал. «Живьём закопают», – подумала она. Голова его была неловко запрокинута, но на шее прощупывался пульс.

      В ночлежке часто