Птицы в небе. Татьяна Тихонова

успела она это произнести, как в дверях появилась запыхавшаяся Елизавета.

      – К вашим услугам, Маргарита Николаевна! – выпалила она.

      Глаза её, юркие как мышки, перебегали с одного лица на другое. В чистом переднике на хорошо подогнанном форменном платье, с собранным в аккуратную шишку русым волосом, вся она была само внимание. Впечатление портил лишь грубовато слепленный нос, хрящеватый и будто обрезанный, придавая гневливое, вздорное выражение.

      – Будьте обе здесь, – коротко приказала хозяйка и обратилась к клиентке: – Пойдёмте, мадам.

      Они ушли. Елизавета пожала плечами и спросила:

      – Что надо этой лангусте?

      Аделия Петровна желала слыть изысканной дамой и ела каждый день лангустов, которых продавали втридорога и только в магазинчике француза Бертье.

      – У неё пропали серьги. Помнишь, ты примеряла их? Может, они упали куда-нибудь, – сказала Саша задумчиво.

      Тогда Елизавета показывала, как делать уборку, с чего начинать, что нельзя упустить ни в коем случае. И, протирая бюро, увидела открытую шкатулку с серьгами. Через секунду она уже была в них.

      – Ты что?! – опешила Саша. – Быстро снимай!

      Та расхохоталась, но сняла.

      – Да ты дурочка совсем, – глядя наглыми глазами, сказала она и сняла серьги.

      Сейчас она непонимающе подняла подведённые тоненько брови.

      – Ты о чём?! Твои комнаты. Сама взяла, а на меня валишь?!

      – Ну я-то знаю, что не брала.

      Елизавета выглянула из комнаты и тут же с кривой усмешкой вернулась. Следом за ней вошла Проня и молча села у стены на стул, сложив на груди толстые, в вязочках, как у младенца, руки.

      – А мне-то что с того, что ты не брала? – Елизавета вызывающе крутанулась перед Сашей.

      – Опять за своё принялась, – тихо проговорила Проня, – ты её не слушай, девка, прежнюю прислугу из восточных комнат убрали по подозрению в воровстве. И сейчас обыскивают твою, Лизка, комнату. Стоой!

      Подскочив и раскинув руки, Проня заключила Лизавету, ринувшуюся к дверям, в свои объятия.

      – Отпусти, гадина, – зашипела та, бессильно барахтаясь в мощных ручищах поварихи.

      – Сама гадина, – упёрлась та широким плечом в косяк.

      И вдруг громко взвизгнула. Отпустила одну руку и съездила по губам Лизавету.

      – Ещё кусается!

      Но одной рукой не удержала её, и Лизавета выскользнула. Заметалась по комнате. Деваться ей было некуда – двери перегораживала разъярённая Проня. Лизавета забилась в угол и затихла и лишь сверлила всех ненавидящим взглядом.

      – Выслуживаешься перед хозяйкой, Пронька? – ехидно проговорила она, сплёвывая кровь из рассечённой губы.

      – Дура! – бросила та. – Ведь из-за тебя второго человека ни за что, ни про что под суд отдадут, а там каторга!

      – Да пошла ты! Тварь! Тварь! Тварь! – окрысилась та. – Ну, отпусти меня, – тут же прошептала она, глаза её горели лихорадочно, – я поделюсь.

      – Пропусти, Проня, – послышался возбуждённый окрик хозяйки из холла.

      Проня