Тонкие повести. Стеклобой/Театральные каверзы/Инглубагла. Сергей Платон

с Наташей, Кира не к месту вспомнил, как они вчера купались на той стороне озера. Липучка влажного купальника в один момент бесстыдно выявила самые сокровенные линии гармоничного наташкиного тела. Немного тушевался, а ведь пристально смотрел, прекрасно понимая: ей приятно, что он смотрит. Ей и теперь было приятно, что он рядом, это чувствовалось.

      С первой секунды спектакль оглушил, потряс, взял за грудки и здорово встряхнул. Со сцены хлынул мощный водопад из модной музыкалки с барабанами, живописного света, колоритных фраз и хорошо проработанной графической картинки, превосходно соединяющей статику декораций с динамичными фигурами артистов. Какие молодцы!

      Актеры много говорили, бегали, дрались, кричали, пели, но их слова тонули в этом бурном «театральном шторме». Играли что-то будто бы из деревенской жизни. В зале уже посмеивались, а иногда и хохотали. Значит, комедия.

      Кирилл не очень-то следил за сюжетом, его пока радовала превосходная декорация, собранная из разных оттенков белого, а еще – необычные вязаные костюмы в охристой гамме. Какой-то ведь художник им все это подсказал, не сами же придумали. Только вот собачьи ошейники, намордники и поводки на некоторых исполнителей он зря нарядил. Зачем?

      Примерно к середине спектакля народ в зале уже безостановочно смеялся, даже исступленно ржал почти на каждое движение, происходящее на сцене, или на слово, прорывающееся сквозь музыку и крики. Только Кира мрачнел.

      «Зачем же они так себя уродуют? Уродливости не должны смешить. Зачем на всех артистах появились кожаные шлейки, нахрапники, удила, хомуты, уздечки и другая конская упряжь? К чему эта толстуха надела на себя седло со стременами? Имеется в виду „бред сивой кобылы“ или „корова в седле“? Какого лешего у них в руках хлысты, кнуты и плети? Зачем в такой веселой постановке эта сбруя?» – угрюмо удивлялся Кирилл.

      Внезапно парень осознал, что бешеный табун вопящих актеров пытается играть нечто именно из его, кирюшиной, жизни. По сцене ходили мама и отец, постоянно прикладываясь то к граненому стакану, то к большой бутыли с мутной жижей. Брага имелась в виду, или самогонка? Выпив из одной посудины, сразу хватались за другую, то за пластиковый ковшик, то за алюминиевую кружку. Был там и он, как бы пока непьющий. Был уже нормально попивающий друг. Были персонажи, похожие на Юру и Наташу, на Арамыча, на Кирющенко. Все они тоже упивались, нажирались, квасили. К финалу исполнители повесили себе на шеи крупные коровьи колокольчики.

      «Как же они нас не любят! Какое-то вранье, а не театр. Комедия реальности придурков. Это же не о нашей жизни? Как так-то? Не пьем мы так, и не живем в таком угаре. Что они о нас вообще могут знать? Бессовестные. Зачем намордники-то нацепили?» – думал Кирилл, вместе со всеми хлопая в ладоши.

      В фойе к нему подскочил взвинченный Юра Петрович и застрекотал:

      – Смотри-ка ты, всем нравится! Вот, вот оно, постмодернистское мурло во всей красе, так оно и выглядит! Это же неумехи, шарлатаны. Настоящему