Тонкий лёд. Юлия Цыпленкова

тайны.

      – Думаю, – усмехнулся диар, – наша маленькая трусишка снова видит для себя неведомую опасность. Осталось разгадать сей ребус и понять, чего опасается агнара Берлуэн.

      – Я не трусиха! – возмутилась я. – А если трусиха, то вы, ваше сиятельство, разбойник с большой дороги и разоритель.

      – Скажите, какая тирада, – я была удостоена насмешливого взгляда. – И такова ваша благодарность за то красивое зеркальце, что я столь милостиво оставил вам, дорогая невеста?

      – Я уже не знаю, за что вас благодарить, ваше сиятельство. Куда ни глянь, везде должна… – я осеклась и зарделась. – Простите. Это было грубо.

      – Да уж, – охотно согласился со мной жених. – Весьма грубо. Я почти оскорблен в лучших чувствах.

      – Фло, – брат укоризненно покачал головой.

      Я подняла голову и столкнулась с двумя обвиняющими взглядами. Открыла было рот, чтобы сказать, что вовсе не хотела казаться неблагодарной, но тут же его закрыла, поджала губы и ответила упрямым взором. Где это видано, чтобы на слабую женщину нападали сразу двое мужчин, один из которых родной и горячо любимый брат, а второй и вовсе жених.

      – Трусиха, но воинственна, – отметил диар.

      – О, ваше сиятельство, – протянул гадкий братец, – Флоретта далеко не трусиха, но мнительна и нерешительна сверх меры. Однако вы правы, она воинственна и мстительна, опасайтесь гнева моей сестры.

      – Берегитесь, Артиан, взгляд агнары Берлуэн способен прожечь в вас дыру величиной со спелое яблоко.

      – Вы бы знали, д’агнар Альдис, сколь мастерски моя сестра владеет зонтом, – не без гордости ответил младший агнар Берлуэн, и мне вдруг захотелось треснуть чем-нибудь обоих мужчин, даже его сиятельство, но, конечно, я такого не сделала, посчитав, что подобная выходка окончательно превратит меня в посмешище.

      Вместо этого я пришпорила Золотце и уехала вперед них. Однако меня тут же догнали.

      – Агнара Берлуэн, вы оскорблены? – полюбопытствовал диар. – Знали бы вы, как я оскорблен вашими словами. Я вам зеркальце оставил, а вы…

      – А еще вы приказали сжечь мои вещи, – буркнула я.

      – Но зеркальце!

      – Далось вам мое зеркальце, ваше сиятельство! – едва не плача с досады, воскликнула я. – Это маменькина пудреница. Она подарила ее, когда мне было всего семь лет. И гребень тоже принадлежал агнаре Берлуэн. И даже тот плащ. А вы… Вы…

      – А я не имел понятия, что эти вещи – ваша память о маменьке, – отчеканил диар, не желая принимать на себя даже толику вины за самоуправство. – Пока вы не научитесь излагать ваши мысли, дорогая невеста, я буду делать то, что считаю нужным. И сейчас я считаю нужным проверить, как вы держитесь в седле. Если сможете первой добраться до дорожного указателя, я разрешу вам придумать мне наказание за сожжение вашего саквояжа. Если первым буду я, вы изложите подробно ваши новые опасения, без замалчивания и попыток извернуться. Я даже позволю вам галопировать первой. Отказа не приму. Вперед, дорогая невеста. Не каждому