Мастер осенних листьев. Андрей Кокоулин

в своем деле совершенства.

      – А вы достигли? – спросила Эльга.

      – Нет. Это не так быстро происходит.

      – А почему листья?

      Женщина пожала плечами.

      Мастер-лекарь вернулся к ним, в конец двора, по очереди прижав ладонь ко лбу тети Амины и деда Фантиля, а также повозившись с локтем Дорка Диггеса.

      – А сейчас, – объявил кафаликс, – мастер листьев Унисса Мару.

      – Иди к своим, – сказала женщина девочке и, подхватив сак и несколько дощечек, направилась к поставленному кафаликсом стулу.

      Сев, она долго перебирала дощечки на глазах у притихшего народа, словно дожидаясь, когда Эльга проскользнет мимо нее к изгороди.

      – Ёрпыль-гон! – Рыцек затряс Эльгу за плечи. – Куда ты побежала? Мастер боя из-за тебя дяде Вовтуру плечо повредил!

      – А мастер-лекарь починил!

      – Дура!

      – Тихо вы! – цыкнул на них дядя Вовтур, скособочившийся рядом на чурбачке.

      – Я делаю портреты, – сказала женщина-мастер, мазнув взглядом поверх голов. – Портреты из листьев. Из разных листьев. Они не простые, они поднимают настроение, служат для памяти, приносят мир в дом.

      – И все? – разочарованно протянул кто-то.

      – Не только. Портрет посложнее возьмет на себя беду. – Унисса огладила пустую доску. – Кто хочет получить портрет?

      – Я, – сказал дядя Сарыч.

      – И я, – сказала тетушка Тельгин.

      Женщина-мастер попросила желающих выйти вперед и какое-то время, запустив руку в сак, молча их разглядывала.

      Листья сыпались на землю.

      Затем Унисса Мару провела над доской ладонью и бросила на нее целый лиственный ворох, будто крупу в котел. Часть листьев сдуло, но большинство задержалось, прилипло, выгибаясь и трепеща краями. Желтые, красноватые, темно-зеленые, серебристые. Женщина принялась приминать их и складывать, пальцы ее работали быстро-быстро, заставляя доску отзываться легкими звуками: пум-пум-пум. Где-то отрывались кусочки, где-то подгибались черенки, где-то лиственная мякоть, сдавленная, давала белесый сок.

      Эльга заметила, что на мизинце мастера специально выращен и подпилен ноготь, которым делались надрезы или удалялись кромки. Ноготь жил словно сам по себе, безошибочно очерчивая границы портрета.

      – Ну вот, готово, – сказала Унисса тетушке Тельгин, отставив доску на вытянутых руках. – Можете взять.

      – Могу?

      Тетушка Тельгин несмело подступила к мастеру, приняла портрет, развернула к себе. Несколько мгновений ее глаза скользили по доске, по листьям, мучительно не зная, за что зацепиться. Затем тетушка Тельгин расхохоталась.

      – А ведь я, верно, я!

      Лицо ее расцвело румянцем.

      Похохатывая, недоверчиво качая головой, она вернулась с доской к изгороди, и там тоже заохали, засмеялись, заговорили вразнобой, разглядывая портрет.

      – А лет-то тебе убавили!

      – А грудь прибавили!

      – Ах, веселая!

      Тетушка Тельгин, хвастаясь, пустила мастерство по рукам. Листья трепетали, листья смотрели в мир насмешливо и открыто.