Алмаз раджи (сборник). Роберт Стивенсон

если его перерезать, ударит меня почище, чем конское копыто, при этом челнок мой перевернется и пойдет ко дну.

      Поэтому я набрался терпения и снова стал выжидать. Если бы не случайная удача, мне наверняка пришлось бы отказаться от своего намерения. Но ветер вдруг переменился и подул уже не с юго-востока, а с юго-запада. Внезапно налетевший на «Эспаньолу» шквал понес шхуну против течения, якорный канат ослабел и погрузился в воду. Я возликовал, вытащил свой матросский складной нож, открыл его зубами и перепилил канат почти до половины. А затем стал дожидаться следующего порыва ветра.

      Из каюты на корме уже давно доносились чьи-то хмельные голоса, но я был так занят, что не обращал на них ни малейшего внимания. Но когда наступила пауза, волей-неволей стал прислушиваться. Я узнал один голос – он принадлежал боцману Израэлю Хендсу, служившему канониром у Флинта. Другой собеседник был, скорее всего, тот самый пират в красном ночном колпаке. Оба были вдребезги пьяны и продолжали пить, так как один из них распахнул иллюминатор пошире и с проклятием швырнул в море опустевшую бутылку. Однако эти двое не только пили вместе, но и ссорились между собой. Ругательства сыпались градом, и порой мне казалось, что вот-вот вспыхнет драка. Однако всякий раз пираты успокаивались, а их голоса начинали звучать тоном ниже.

      На берегу за деревьями виднелось пламя огромного костра. Там кто-то распевал старинную матросскую песню, выводя после каждого куплета такие тягучие рулады, что можно было только подивиться терпению слушателей. Я не раз слышал эту песню во время нашего плаванья, и мне вспомнились ее слова:

      Все семьдесят пять не вернулись домой –

      Они потонули в пучине морской.

      Я подумал, что песенка-то вполне соответствует настроению пиратов, которые сегодня понесли немалые потери. Впрочем, я уже имел возможность убедиться, что эти люди так же жестоки и бесчувственны, как и море, по которому они плавают в поисках добычи.

      Наконец налетел еще один шквал, и шхуна снова сдвинулась против течения. Канат опять ослабел, я приналег и вскоре перерезал последние волокна манильской пеньки. Меня тотчас понесло к носовой части «Эспаньолы», которая, медленно разворачиваясь, уже плыла, увлекаемая отливом.

      Я сопротивлялся и греб изо всех сил, рискуя опрокинуть свое утлое суденышко. Однако, убедившись, что все усилия бесполезны, начал отталкиваться веслом от борта, так как оставаться рядом с ним было еще опаснее. В это мгновение меня хлестнул по лицу мокрый конец каната, свисавшего с кормы, и я тотчас схватился за него. Зачем я это сделал – не знаю, скорее всего, это был бессознательный жест. Но как только канат оказался у меня в руках, и я убедился, что он хорошо закреплен на палубе, мною овладело жгучее любопытство, и я решил заглянуть в кормовой иллюминатор.

      Продолжая держаться за канат, я приподнялся в челноке. А тем временем шхуна и ее спутник – мой челнок, продолжая нестись по течению, поравнялись с костром на берегу. Судно уже «заговорило», как выражаются моряки, то есть начало