Миллион алых роз. Виктор Георгиевич Рымарев

пьют, и я пью,– вот и всё, что она слышит от него.

      Да, пьют. И она не святая. Но если ты выпил, это вовсе не означает, что не надо больше оставаться человеком.

      Она терпела. Долго. Очень долго. Но всё имеет свой предел. В том числе её терпение.

      Выросла дочка. У неё подружки, мальчики. Но она стесняется пригласить их домой. Из-за отца. Вот и болтается девчонка по чужим подъездам. Неизвестно, до чего она там доболтается.

      Хватит.

      – Уходи, уходи, уходи, – беззвучно шептали её губы.

      Круг второй

      Они развелись и разменяли квартиру.

      Ей с дочерью достались две комнаты в трёхкомнатной квартире на первом этаже старого, довоенного дома. Её единственной соседкой оказалась худая, словно из Бухенвальда, женщина неопределённого возраста. Типичная алкоголичка.

      “ Везёт мне на опойков,– подумала Люба, выходя из грязной, бог знает, когда в последний раз убранной комнаты соседки, в которой кроме стола, двух стульев и кровати с засаленным бельём ничего больше не было.– Только ужей разводить”.

      Кухня была не чище. Новую жизнь пришлось начинать с генеральной уборки. Люба с дочерью трудились до самого вечера.

      – У-у, какой порядок,– ласково пропела соседка, когда с уборкой было закончено, и льстиво заглянула Любе в глаза.– У тебя трёх сотен не найдётся? Завтра отдам.

      Люба дала ей триста рублей, и соседка исчезла. Отсутствовала она недолго. Ровно столько, сколько нужно, чтобы сбегать в ближайший магазин.

      Вернулась соседка не одна. Вместе с ней заявился какой-то опоек.

      – Кусочка хлебца не найдётся? – заглянула к Любе соседка. – А то закусить нечем.

      Люба дала ей и хлеба.

      А вскоре из соседской комнаты донёсся дикий вопль, вслед за ним какое-то звериное, нечеловеческое рычание. Ещё вопль и опять рычание…

      Люба не знала, что и думать. Соседка кричала и выла так страшно, а мужик рычал так по-звериному дико, что у неё мурашки забегали по коже.

      Когда за стеной немного поутихло, Люба осторожно заглянула в незапертую дверь, готовясь к самому худшему. Но то, что она увидела, заставило её густо покраснеть и поспешно захлопнуть дверь.

      А крики и рычание возобновились с новой, ещё большей силой. Люба вздохнула, заткнула уши ватой и легла спать.

      – Федька, сволочь, всю измолотил,– пожаловалась утром соседка, ощупывая заплывший глаз.– Места живого не осталось. Думала, убьёт. Дай пятьсот рублей, а то хлеба купить не на что.

      – У самой сотня осталась,– вздохнула Люба.– Возьми хлеба у меня. Я только что купила буханку.

      – Нужен мне твой хлеб,– фыркнула соседка и скрылась за дверью.

      А ночью опять вопли и рычание. И так без конца.

      Круг третий

      Люба решилась и зашла к участковому, благо он находился в соседнем доме. Может, она и не собралась бы, но соседка едва не в ногах валялась, умоляя Любу “избавить её от Федьки, а то сил больше нет терпеть его выходки”.

      – Что я могу сделать? – развёл руками участковый.– Посадить его не за что. Да и кому он там нужен такой? Без него хватает нахлебников. Вот натворит что, тогда