Чужая курица. Избранная проза. Дмитрий Гавриленко

спасение.

      – Миллион? У тебя крыша поехала.

      – Не поехала. Если тут криминал, они дёшево отделаются. Тебе предлагаю тридцать процентов.

      – Ни в коем случае. Мне на чужие деньги плевать. Я удалю эти снимки, чтоб они тебя не соблазняли.

      – Не спеши. Не хочешь рисковать – не надо. Но ты сам когда-то говорил, что моё имя для тебя не пустой звук. Вспомни, как увивался за мной. Во имя этого прошлого я и говорю: отдай их мне, потому что я лечу в пропасть и готова ухватиться за соломинку.

      – Пойми, снимки могут перевернуть твою жизнь вверх тормашками. Ты станешь преступницей, уподобишься последним отморозкам. Что меня заставило ночью фотографировать? Там была девушка, похожая на тебя.

      – У меня в её возрасте коса пятки скрывала.

      – Но все-таки. А еще я хотел проверить в ночное время камеру телефона.

      – Эта проверка дала клёвый результат. Все видны, как на ладони, за исключением, пожалуй, тех, что торчат возле джипов. Свет их не тревожил, а они, согласись, не заслуживают спокойной жизни, купаясь в роскоши. У многих порой куска хлеба нет.

      – Ну, делай, как знаешь, а меня уволь: мне кажется, зло съедает своих поклонников с потрохами. Они и так получат своё.

      Сбросив через блютуз снимки в свой мобильник, она удалила их из моего.

      – Зачем ты это сделала?

      – Скоро поймешь и будешь меня благодарить.

      Я предложил гостье выбор: оставшиеся до рассвета часы проспать внизу или лезть наверх.

      – А в чем разница?

      – Крыша прозрачная, лучше прогревается, там ночью теплее.

      Она полезла наверх, прихватив свою сумочку. Я уверен, что ей пришлось раздеться там донага.

      Уже улегшись на мой матрац, она спросила:

      – Ты яблочный сок водой разбавлял?

      Чтоб она успокоилась и уснула, я ответил сквозь дрему:

      – Не водой, а березовым соком.

      И мы, должно, одновременно уснули, оставив позади все волнения суматошного дня.

      ГЛАВА СЕДЬМАЯ

      Утром я понял, что мне предстоит провести на даче еще не один хлопотный, а может, и опасный час. Она не переменила вчерашнего решения. Я должен был дожидаться здесь ее возвращения. Вернее, не должен; я мог сказать ей, что у меня семья и катись ты со своим сумасбродством куда подальше. Но я не сказал ничего. Давнишнее что-то, почти детское, привязывало меня к ней. Я молча согласился и предложил лишь помолиться на дорогу.

      – Не верю я ни во что, – отказалась она.

      – Разве тебе таскать молитву на своей спине?

      – Не знаю я ни одной. Даже «Отче наш» не знаю. У меня не сердце в груди, а пористый сухарь.

      – Давай по книжке прочитаем. Это особая молитва. Ты помнишь, как престольный праздник в нашем селе назывался?

      – Нет. Мои старики неверующие.

      – Так я тебе скажу. Это был день Михаила Архангела, который праздновали в середине ноября, когда с основной работой было покончено. Слышала бы ты, как звучала молитва у нас. Почти неграмотные старушки превзошли в гармонии хор имени Пятницкого.