Ирокез. Алексей Колесников

в вечерних политических шоу, сомнительных фактов и нелогичных обобщений.

      Я ушёл мыть посуду.

      «Власовцы», «бендеровцы», «хохлы», «майданутые» а они нам: «колорады», «оккупанты», «агрессоры», «москали», – слова как колода карт. На каждого валета есть дама. Один спорщик на козыри надеется, а другой на краплёную «десятку». Но вот игра окончена. Первый в плюсе, а второй слегка проиграл. Карты в топку. Новые игроки. Новая колода. А хозяин казино не интересуется результатами партий. Он точно знает: казино – прибыльный бизнес. Самая дорогая в округе мулатка ему что-то шепчет в ухо на интернациональном языке. Он убавляет вопли политического шоу и закрывает глаза, чтобы не портить вечер.

      Юра часто объяснял, что в Харькове всегда положительно относились к русским. Он так, я думаю, извинялся за националистический бардак. Я не требовал этих извинений, но и сам ощущал, что обязан оправдаться, причём не лично, а от лица нации. Идиотское чувство.

      – Слушай, мы очень много говорим о политике. Теперь все разговоры с русскими сводятся к этому.

      Мы возводили перегородку в будущей столовой. Юра намазывал долгий и широкий слой серого раствора, а потом зачем-то половину собирал мастерком в ведро. Прикрыв глаз, будто целясь, он вновь выбирал раствор из ведра, что-то измерял локтем, убирал лишнее и только после этого клал первый кирпич нового ряда.

      – Ты прав. Только до знакомства с тобой я про политику ни с кем не говорил совершенно. И не думал!

      Я бегал с ведрами от бетономешалки к Юре и обратно.

      – О! Как сметана растворчик! Молодец, пацан! – похвалил он, а потом глянул на меня, худого, красного, потного, и сказал наставительно: – Тебе про девок нужно думать, а не про политику!

      – Кстати, о «девках»! – мне хотелось рассказать эту историю, и я обрадовался возможности. – Обедаем мы сегодня. Сидим в спортзале, как всегда, почти полным национальным составом. Ну, трёп бессмысленный, как обычно, Глушко под это дело пачку клея через забор перекинул, а мы всё дискутируем.

      – Про политику? – Юра вынул сигаретку, прикурил и высморкался под ноги.

      – Сначала про политику, а потом, после обеда, про баб. У кого какие приключения. Лёха солировал опять, а потом закурил и говорит: «Есть у нас на стройке одна… Хорошая женщина. Штукатурша. Надя! Знаете?» Мы никто Надю не знаем, а вот Лёха, судя по всему, давно за ней ухлёстывает. В общем, он описал её с такой любовью, как наш русско-украинский советский писатель Булгаков свою Маргариту. И такая она, и сякая. Весёлая, добрая, а главное, животик круглый…

      – Хм… Я её что-то не знаю… – задумался Юра.

      – Маргариту?

      – Надю эту!

      – А-а. А я теперь знаю! – продолжал рассказывать я. – После обеда меня послали куда? Натаскать штукатурам песка в актовый зал! Прихожу и между делом спрашиваю: «А кто Надя?». И тут поворачивается ко мне копия Лёхи, только в косынке и без переднего зуба! Лет сорок пять, видно, что плотно на стакане сидит, но зато бойкая, шустрая и лифчик не носит – соски через майку на волю стремятся.

      Юра