Ирокез. Алексей Колесников

От них стало темно, я испугался и выскочил из машины.

      Сухенькая, маленькая, обтянутая ремнями безопасности, мама будто притворялась спящей, положив голову в чёрном платке на грудь. Её руки в серых перчатках лежали сложенные на острых, сжатых коленях. Мы связали ей ножки ниже колен, по сапогам, чтобы они не валились набок. Её белое лицо пряталось в воротнике пальто, но виднелись немного почерневшие губы, полноватые, целовавшие сухо мой выпуклый лоб.

      Пошёл дождь.

      Я следил за лицами испуганных пограничников и вздрагивал от ветра. Они пялились на мою мёртвую маму. Маму, отвёрнутую от них. Я замечал отсутствие мысли на тупых лицах прокуренных солдафонов. Они сгрудились, понурились, опустили плечи. Соображали молча. Сочиняли рассказ для затюканных жён. От кого-то я услышал осторожное слово: «трупешник».

      Успевший вымокнуть отец, стоя в стороне, отвернувшись от ледяного ветра, курил смирно, не в силах прекратить это безобразие.

      Казалось, что осмотр длится целый день. Не выдержав напряжения, я решил закричать что-нибудь, но мне помешала собака. Спрятав морду под тяжёлые лапы, подняв к небу шарики чёрных глаз, она кошмарно завыла, и я был уверен, что вой её донёсся до Украины.

      Нас продержали около часа. Долго выясняли, можно ли провозить труп через границу к месту захоронения, звонили куда-то, снимали копии с документов. Отец подробно объяснял каждому новому пограничнику, что хочет похоронить маму на родине, в Харькове, что в России она проходила долгое и бесполезное лечение от рака лёгких. Пограничники кивали, но не торопились нас отпускать. И вот отец сунул в неглубокий карман служивого тысячу и сказал, преисполненный титаническим самообладанием:

      – Мой сын совсем замёрз, а нам ещё украинскую таможню проходить. Давайте поскорее.

      Нас пропустили.

      Пошёл мокрый снег, и утих ветер.

      Я сидел в машине с мамой и пытался согреться, укрывая лицо от любопытных. Ещё пытался заплакать, но так и не смог.