Из дыма, солнца, водки и конфет. Игорь Ильин

технологического института,

      с которого все

      началось.

      Я открываю это окно…

      …и попадаю в мартовскую Москву —

      сырую, оплывшую, неуютную —

      чтобы снова попытаться найти и удержать тебя.

      Чтобы снова попробовать жить.

      2

      Ты говоришь, говоришь, говоришь.

      Без звука.

      Я вижу лишь шевеление тонких губ,

      и лицо,

      твоё лицо,

      дополняющее общее, особенное, необъяснимое

      впечатление.

      Нравится представлять, что ты говоришь про меня,

      про мои неудачные строчки,

      слова и поступки,

      про то, что когда-то не произошло с нами,

      про те самые, наши, не-прогулки по оглохшим московским

      улочкам

      и ослепшим бульварам,

      про взгляд,

      спрятавшийся за знакомыми строками

      и чувства, такие невозможные и так неумело

      заретушированные,

      про несостоявшееся будущее (пока)

      и обильные, зашифрованные

      и такие узнаваемые многоточия…

      Но я ничего не слышу.

      Я только вижу, как дрожит твой голос,

      как колышется звук в твоих волосах,

      и надеюсь, что ты говоришь про нас.

      Про то, что случится,

      обязательно, обязательно случится.

      Про звезды, эти звезды, сияющие почему-то без нас,

      и воду, льющуюся просто так, без всякой причины,

      из крана,

      которого никогда не было и, может быть,

      никогда не будет…

      В общем, про все, все, все,

      самое, самое, самое —

      и про то, и про то, и про это.

      А ещё про то,

      что я

      все это выдумал про тебя.

      3

      …и не спать, не спать,

      слушать

      эту давно устаревшую музыку,

      этот давно опустевший звук,

      чтобы заткнуть и закупорить эти

      назойливые, неутешительные голоса.

      «…одержимо танцуя на битом стекле,

      одержимо танцуя на битом стекле…»,

      пели мы, обрывая гитарные струны,

      а соседи молились – хоть бы не на всю ночь.

      Последней пятки хватало на всех,

      а ты смотрела в обугленную ткань ночи, стаскивая с себя

      остатки одежды,

      и искала, интуитивно,

      мой рот.

      Кто в киосок?

      Я, ты, мы.

      Нет проблем, когда родители в отъезде,

      а до сессии далеко, как до следующей обитаемой планеты.

      Руки твои – нет – не забыть.

      Ноги – странные, тонкие, белые.

      Колени – точёные и

      живые.

      «…одержимо танцуя на битом стекле,

      одержимо танцуя на битом стекле…»,

      отметили, оставили, забыли,

      осколками исполосовали

      руки и судьбы.

      А по раненой ранней Москве

      бродят оглохшие звуки,

      бродят ослепшие тени,

      словно вселенная