Я умею прыгать через лужи. Алан Маршалл

она.

      Открытое окно, на котором они висели, находилось рядом с камином, и ветерок относил их ближе к огню.

      – Это я сделал, сестра, – признался Папаша. – Боялся, как бы они не загорелись.

      – У вас, наверное, были грязные руки, – сердито сказала она. – И теперь занавески все в черных пятнах. Впредь всегда просите сиделку передвинуть их.

      Папаша заметил, что я прислушиваюсь, и позже сказал мне:

      – Знаешь, старшая сестра – прекрасная женщина. Вчера она спасла мне жизнь, и хоть я думаю, что этот случай с занавесками ее расстроил, но будь это моя хибара и мои занавески, я поступил бы точно так же. С огнем нельзя шутить.

      – Мой отец однажды видел, как сгорел дом, – сказал я.

      – Да, да, – нетерпеливо перебил он. – Еще бы… Судя по тому, как он расхаживает по палате, когда приходит тебя навещать, сразу можно догадаться, что он много чего в жизни перевидал. А с огнем шутки плохи… Стоит ему только разок лизнуть шторку, как она тут же вся займется, вот как это происходит.

      Иногда Папашу навещал пресвитерианский священник. Этот одетый в черное человек знал Папашу с тех пор, как тот жил в хижине у реки. Когда Папашу положили в больницу, священник продолжал навещать его и приносил ему табак и газету «Вестник». Это был молодой человек с серьезным голосом, пятившийся, словно пугливая лошадь, когда кто-либо из сиделок намеревался с ним заговорить. Папаша очень хотел его женить и предлагал ему то одну, то другую сиделку. Я всегда скучал, слушая, как Папаша нахваливает священника и как сиделки реагируют на предложение выйти за того замуж, но когда он начал приставать с этим вопросом к сиделке Конрад, я выпрямился на постели, вдруг испугавшись, что она, чего доброго, согласится.

      – Хороший, холостой мужчина, – говорил ей Папаша. – И домик у него приличный. Может, не очень чистый, но ничего, ты бы там навела порядок. Ты только скажи. Парень он, разумеется, честный…

      – Я подумаю, – обещала ему сиделка Конрад. – Может, и на домик схожу поглядеть. А у него есть двуколка и лошадь?

      – Нет, – сказал Папаша. – Ему негде держать лошадь.

      – Я хочу двуколку и лошадь, – заметила сиделка Конрад.

      – Когда-нибудь у меня будут двуколка и лошадь, – тихо сообщил ей я.

      – Вот и отлично, за тебя я выйду. – Она улыбнулась и помахала мне рукой.

      Я лег обратно, чувствуя себя удивительно взрослым и ответственным человеком. Я не сомневался, что теперь мы с сиделкой Конрад помолвлены. Я постарался придать своему лицу выражение, с которым, как мне казалось, смелый исследователь смотрит в морскую даль. Про себя я несколько раз повторил: «Да, мы запишем это на ваш счет». Я всегда думал, что такую фразу могут произносить лишь взрослые. Я часто повторял ее про себя, когда хотел почувствовать себя мужчиной, а не маленьким мальчиком. Наверное, я услышал ее, когда ходил с отцом в лавки.

      Остаток дня я строил планы, как бы приобрести лошадь и двуколку.

      Отойдя от меня, доктор Робертсон обратился к Папаше:

      – Как вы сегодня себе чувствуете, Папаша?

      – Знаете, доктор, я как будто весь