Я умею прыгать через лужи. Алан Маршалл

проходя мимо моей кровати, и обратился к сопровождавшей его старшей сестре:

      – Мальчик вроде бы совсем освоился, уже не грустит.

      – Да, он славный мальчуган, – согласилась старшая сестра и добавила тоном, которым обычно подбадривала больных: – Он умеет петь «Брысь, брысь, черный кот», не правда ли, Алан?

      – Да, – смущенно подтвердил я; мне всегда становилось не по себе, когда она говорила со мной таким тоном.

      Доктор задумчиво посмотрел на меня, а потом внезапно подошел и откинул мое одеяло.

      – Повернись, чтобы я мог осмотреть твою спину, – велел он.

      Я перевернулся на живот и почувствовал, как его прохладная рука исследует мою искривленную спину.

      – Хорошо! – Он встал и приподнял одеяло, чтобы я мог снова лечь на спину.

      Когда я повернулся к нему лицом, он взъерошил мне волосы и сказал:

      – Завтра мы выпрямим твою ногу. – Потом добавил с улыбкой, которая показалась мне странной: – Ты храбрый мальчик.

      Я принял эту похвалу без малейшего чувства гордости, не понимая, что заставило его так сказать. Я вдруг захотел, чтобы он узнал, какой я хороший бегун. Я подумывал о том, чтобы рассказать ему, но он уже повернулся к Папаше, который, сидя в инвалидной коляске, улыбался доктору беззубыми деснами.

      Папаша прижился в больнице, как кошка в доме. Это был пожилой пенсионер с парализованными ногами. Он передвигался по палате, а иногда выезжал и на веранду в инвалидном кресле, к колесам которого были приделаны специальные рычаги. Папаша сжимал худосочными руками эти рычаги и быстрыми, резкими движениями вращал колеса. Наклонившись вперед, он гонял по палате, а я завидовал ему и представлял, как сам мчусь по больнице в таком кресле, выигрываю гонки в креслах на спортивных состязаниях и кричу: «Дай дорогу!», как это делают велосипедисты.

      Во время посещения врача Папаша всегда занимал место у моей кровати. Он внимательно следил за тем, как доктор обходит палату, и готовился, как только тот остановится перед ним, поразить доктора заранее подготовленной речью. В такие минуты с ним бесполезно было разговаривать, он никого не слышал. Однако в другое время он болтал без умолку.

      Этот угрюмый старик постоянно жаловался и терпеть не мог обязательного ежедневного мытья.

      – Эскимосы вообще не моются, а их и топором не зарубишь, – говорил он, оправдывая свое предубеждение против воды.

      Сестра каждый день заставляла его принимать ванну, а он считал, что это наносит вред его легким.

      – Сестра, не сажайте меня опять под эту брызгалку, а не то я подхвачу воспаление легких.

      Когда он закрывал рот, морщины на его лице превращались в глубокие складки. На круглой голове торчали тонкие, редкие седые волосы, сквозь которые проглядывала блестящая, испещренная коричневыми пятнами кожа.

      Я испытывал к нему легкое отвращение – не из-за внешности, которая казалась мне довольно интересной, просто мне не нравилась его грубая манера поведения, и от того, как он говорил, иногда становилось не по себе. Как-то раз он сказал сестре:

      – Сестра, сегодня