Звездные часы и драма «Известий». Василий Захарько

выступление в начале собрания неожиданно ввело его в русло какого-то очень уж возбужденного, беспощадного действа, которому поддались многие, только не Кондрашов. Вот стенографическая запись того, что я говорил:

      – Сегодня в 2 часа 15 минут мне позвонил Иван Дмитриевич Лаптев и сказал, что очень переживает за происходящее в редакции и что с изумлением узнал о предложении Голембиовскому покинуть свой пост. Далее Лаптев сказал, что направил сегодня письмо Ефимову, чтобы оно было зачитано на собрании. Я спросил Ивана Дмитриевича: не может ли оно затеряться, опоздать к началу собрания? Он ответил, что письмо отправлено фельдъегерской связью и в 11.15 помощник главного редактора за него расписался.

      После этих слов я обращаюсь к Ефимову с просьбой зачитать письмо.

      – Оно адресовано лично мне, – звучит в ответ.

      И тут началось… Голоса со всех концов зала стали категорически требовать оглашения письма. Ефимов отказывается, ссылаясь на то, что оно носит личный характер. Снова требования, снова отказ. Меня поднимают с места вопросами: правильно ли я понял Лаптева, что письмо для всех? Сказал ли Лаптев, о чем он написал? Друзенко предлагает, чтобы кто-то перезвонил Лаптеву. Самый рослый из известинцев, под два метра, партийный секретарь Игорь Абакумов вскакивает с места и стремглав несется к кремлевскому телефону. Ефимов не выдерживает – рванул в свой кабинет за письмом. И вот он снова в центре вдруг замершего зала. Голос уже неровный, видно, как ему нелегко произносить написанное:

      – …Вы поступили не по-товарищески, некорректно, а главное – во вред газете. Ей ведь Голембиовский нужен больше, чем она ему, и его уход из редакции, я убежден, просто разрушит коллектив, который и так не в лучшем состоянии… Почти шестилетняя, изо дня в день в работе в «Известиях» борьба за то, чтобы собрать наиболее ярких, талантливых, пусть не всегда «удобных» людей, за то, чтобы создать атмосферу прямоты, открытости, отсутствия страха, за то, чтобы искоренить стукачество, – все это дает мне право обратиться к Вам с просьбой: отзовите свое представление на освобождение т. Голембиовского.

      Подпись – И. Лаптев, 30.1.91 г.

      Последние слова звучат уже при вернувшемся Абакумове, который всем своим ростом тянется к микрофону:

      – Письмо оглашено не полностью! Я только что говорил с председателем палаты Верховного Совета Лаптевым. Он сказал, что конечные строки его письма таковы: «Я надеюсь, что коллектив “Известий” присоединится к моей просьбе, и поэтому прошу считать мое письмо открытым и огласить его на собрании».

      Казалось бы, все наконец-то ясно с обращением бывшего главного редактора, но кое-кто из числа особенно недоверчивых вновь и вновь настаивает на том, что надо зачитать его полностью, поскольку возможны и другие купюры. Только через два с лишним часа обсуждение, а потом и голосование – отдельно по пунктам – постепенно становится все менее возмущенным, более рассудительным. В результате единогласно