Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений. Вероника Тушнова

он был ворчливым оттого,

      что полшага до старости осталось.

      Что, верно, часто мучила его

      нелегкая военная усталость.

      Но молодой и беспокойный жар

      его хранил от мыслей одиноких –

      он столько жизней бережно держал

      в своих ладонях, умных и широких.

      И не один, на белый стол ложась,

      когда терпеть и покоряться надо,

      узнал почти божественную власть

      спокойных рук и греющего взгляда.

      Вдыхал эфир, слабел и, наконец,

      спеша в лицо неясное вглядеться,

      припоминал, что, кажется, отец

      смотрел вот так когда-то в раннем детстве.

      А тот и в самом деле был отцом

      и не однажды с жадностью бессонной

      искал и ждал похожего лицом

      в молочном свете операционной.

      Своей тоски ничем не выдал он,

      никто не знает, как случилось это, –

      в какое утро был он извещен

      о смерти сына под Одессой где-то…

      Не в то ли утро, с ветром и пургой,

      когда, немного бледный и усталый,

      он паренька с раздробленной ногой

      сынком назвал, совсем не по уставу.

      Мать

      Она совсем немного опоздала,

      спеша с вокзала с пестрым узелком…

      Еще в распахнутые окна зала

      виднелось знамя с золотым древком,

      еще на лестнице лежала хвоя,

      и звук литавр, казалось, не погас…

      Она прошла с дрожащей головою,

      в глухом платке, надвинутом до глаз.

      Она прошла походкою незрячей,

      водя по стенам сморщенной рукой.

      И было страшно, что она не плачет,

      что взгляд такой горячий и сухой.

      Еще при входе где-то, у калитки,

      узнала, верно, обо всем она.

      Ей отдали нехитрые пожитки

      и славные сыновьи ордена.

      Потом старуха поднялась в палату, –

      мне до сих пор слышны ее шаги, –

      и молчаливо раздала солдатам

      домашние ржаные пироги.

      Музыка

      С утра в конторе щелкала на счетах,

      в очках, платком замотана до глаз.

      И было в ней от хмурой птицы что-то,

      и что-то в ней отпугивало нас.

      Мы очень мало знали друг о друге.

      Откуда в лазарете эта тень?

      Тревожной сводкой начинался день,

      росли морозы, подступали вьюги.

      Бывало, что усталость верх брала

      и согреваться становилось нечем.

      Но я ведь не об этом начала,

      я начала о женщине…

      Тот вечер

      был тише и угрюмее других.

      Почти стемнело. В коридоре где-то

      стеклянный звук разбился и затих.

      И показался на мгновенье светом.

      Рояль отвык. В углу закоченев,

      он весь скрипел и охал от натуги,

      но беспощадно старческие руки

      будили в нем отчаянье и гнев.

      И словно хрустнул, расколовшись, лед,

      и мраку нет на свете больше места –

      один порыв, один прямой полет,

      все