Художница из Джайпура. Алка Джоши

я повысила голос.

      – Рундо Рани, бурри саяни. Питхи тунда, тунда пани. Лакин куртхи хе мунмани, – выпалила она и прикрыла губы рукой, пряча улыбку.

      Этот стишок сочинил папа и пел его всем дочерям, в том числе мне. «Маленькая королева считает себя самой главной. Пьет только холодную-прехолодную воду. Но вечно озорничает!»

      Я медленно выдохнула. Радха подтвердила то, что я уже видела: у нее мамины глаза.

      Радха опустила руку, улыбнулась мне, и я отметила, что лицо у нее совсем взрослое, хотя тело еще детское.

      У меня есть сестра, и пока я убегала от своего прошлого, она росла. Но почему родители не сообщили мне об этом? Хотя как бы они сообщили, я ведь не писала на конвертах свой адрес.

      Я и забыла о Хари, но тут он подал голос:

      – Мы все еще женаты. Ты все еще моя жена.

      Я передернула плечами.

      – Мы можем начать сначала, Лакшми.

      Нет! Я швырнула коробок к его ногам.

      – Мы разведемся.

      Он гневно раздул ноздри. Узнаю прежнего Хари.

      – Теперь мне все ясно. – Он кивнул на Радху. – Вы и правда сестры. Обе лгуньи.

      Что он имеет в виду? Я вопросительно посмотрела на Радху, но та потупила взгляд.

      Хари обернулся ко мне и процедил сквозь зубы:

      – Даже имя твое – ложь. Какая из тебя богиня благополучия! Ты бы в жизни сама не заработала на такой дом. – Он обвел рукой комнату и спросил, прищурясь: – Кто тебя содержит?

      Он решил, что я чья-то любовница: иначе и быть не могло. Ну и пусть думает, будто женщина не способна зарабатывать самостоятельно!

      Я сделала над собой усилие, чтобы ответить спокойно:

      – Закон приняли в этом году. Теперь мы можем развестись.

      Он прикусил губу и подобрал коробок. Снова оглядел комнату, пол, мое сари. Несколько мгновений мы молчали.

      А потом меня осенило.

      – Ты хочешь денег, – сказала я.

      Ну разумеется! Хари ничуть не изменился: вместо того чтобы уехать в большой город работать рикшей, а возвращаясь домой, отдавать мне заработанные деньги, он остался в деревне, день-деньской спал, ел да пытался меня обрюхатить. И если бы не гроши, которые его мать зарабатывала продажей снадобий и целебных трав со своего огорода, нам было бы нечего есть.

      Взгляд его вдруг смягчился.

      – Только пока… – пристыженно пролепетал он.

      – Сколько? – перебила я.

      Он поскреб лоб, переступил с ноги на ногу.

      – А сколько ты можешь дать?

      – Я работаю не покладая рук. Все, что ты видишь, заработано годами труда. И оно еще даже не мое. – Я прищурилась. – У меня долги, и в отличие от тебя, я привыкла их отдавать.

      Он заскрипел зубами.

      – Хочешь, чтобы я рассказал всем правду о тебе? Что подумают твои мемсагибы, когда обо всем узнают?

      У меня заколотилось сердце. В таком виде ни один чокидар не пустит его за ворота роскошного особняка, который стережет. Но Хари не хуже меня понимал, что привратников – как и всех, кому надо кормить семью и собирать приданое, – легко подкупить.

      Радха не сводила с нас глаз.

      – Сколько ты пробудешь