Портрет Дориана Грея. Перевод Алексея Козлова. Оскар Уайльд

самим собой – самая наглая поза, какую только я знаю, – смеясь, протрубил в ответ лорд Генри.

      Молодые люди поспешили в сад и ловко уселись на высокой бамбуковой скамье, в тени высокого куста лавра. Солнечные лучи текли по глянцевой листве деревьев. В высокой траве трепетали белые маргаритки.

      Оба молчали. Потом Лорд Генри скользнул взором по часам.

      – Бэзил, увы, но я принужден откланяться, – сказал он, – но не надейся, я не уйду, пока не получу ответа на свой вопрос!

      – Какой вопрос? – как будто удивился Бэзил Холлуорд, уткнувшись взором в землю.

      – Тебе прекрасно известно, какой!

      – Нет, не известно, Гарри!

      – В таком случае придётся повторить! Я всё-таки очень любопытен и хочу добиться от тебя пояснений, почему ты так упорно не отвергаешь идею отправить на выставку портрет Дориана Грея? Я хочу докопаться до истинной причины этого феномена.

      – Я ничего не скрывал от Тебя! Истинная причина названа!

      – Отнюдь нет. Ты признавался, что в этот портрет якобы вложено слишком много твоей глубинной субъективности… Не ребячество ли это?!

      – Гарри! Прошу тебя, не кипятись! – Бэзил Холлуорд смотрел прямо в глаза лорду Генри, – Любой портрет, написанный с трепетом и симпатией, в сущности, всегда портрет художника, а вовсе не его модели. Модель – это просто частность. Случайность на пути художника. Это пшик! Не ею занимается, не её пытается раскрыть художник на своём холсте, а только самого себя. Я не выставлю этот портрет потому, что опасаюсь, не выдам ли я этим тайну своей собственной грешной, слабой души. Я не хочу, чтобы моя душа шлялась по панели перед глазами юных распутных неофитов!

      Лорд Генри засмеялся.

      – По вернисажу! Панель всё же не вернисаж! И что же это за такая страшная тайна? – иронически спросил он.

      – Ладно! Тебе скажу! – ответил Холлуорд, пытаясь скрыть следы замешательства на лице.

      – Я просто изнемогаю от нетерпения, Бэзил! – продолжал лорд Генри, пристально поглядывая на собеседника.

      – Да и говорить-то тут почти не о чем, Гарри! – меланхолично отвечал художник, – Но сомневаюсь, что ты меня поймёшь! А пожалуй, что и поверить-то не сможешь!

      Лорд Генри ухмыльнулся в ответ, и нагнувшись, резким движением сорвал в траве нежно-розовую маргаритку. И вслед за тем стал рассматривать цветок с преувеличенным вниманием.

      – Нет ничего такого, чего бы я не мог понять! Уверен, пойму и это! – убеждал он, перемещая перед глазами крошечный маленький, золотистый овал с опушкой белых лепестков, – Поверить же я могу во что угодно, и тем сильнее, чем оно фантастичнее! В невероятное я поверю сразу и навсегда!

      Дуновение ветерка стряхнуло с дерева несколько лёгких лепестков, а тяжкие гроздья сирени мириадами крошечных звездочек затрепетали в сонном эфире. У стены звонко трещал кузнечик. Мимо пролетела длинная синяя нить –