Седовая падь. Владимир Кремин

пискотня, то и дело, резала слух невольникам.

      «Эх – крысиная жизнь», – подумал Петр.

      На последней зоне, где-то под Челябинском, в холодной Уральской тайге, он провел все основное время отсидки, если не считать первых пяти лет сплошных мотаний по безлюдным, сухим степям южного Казахстана, а позже и Сибири, где тоже довелось побывать. А вот здесь, он уже четвертый год не знал покоя; жизнь была куда хуже прежней. Доведись жить с одними крысами, что в подвалах; о таком рае Петр бы только мечтал, а то ведь те твари, что были рядом – куда хуже; и зубы у них поострей, и лапы загребущие отрасли.

      Вот и ждал Петр в нестерпимой тревоге и надежде; когда же объявят, что он Петр Чиников, наконец-то свободен и может следовать куда захочет. По его неточным подсчетам все сходилось на сентябрь. На досрочное освобождение он надежд не питал. Не из тех везунчиков, да и по срокам – поздновато…

      Судя по погоде, было лето. А значит следовало немного подождать. Только вот сердце иначе колотилось; для чего выдернули?..

      Управление начальника колонии и его команды, как заключил для себя Петр, немного осмотревшись, должно было находиться где-то там, на той стороне просторного тюремного двора, куда его и вел тупой надзиратель. Петр был спокоен; не хватало еще сейчас непослушания. Одно то, что он проделал столь не обычный, не привычный путь, удивляло и волновало его все больше. «К чему бы? Не закончится ли все это расстрелом? – вновь тревожила мысль. – Пойми их… или нервы уже ни к черту» – досадливо думал он.

      И все же не ожидал Петр, что именно сегодня, начальник тюрьмы объявит ему о долгожданной свободе, а с завтрашнего утра он может законно оставить лагерь и следовать к месту гражданского проживания. Получит довольствие и аккредитив на предъявителя, по которому в любой сберегательной кассе сможет получить полагавшиеся ему деньги, за долгий и нудный труд на благо своей страны и себя лично.

      Начальник пожелал ему устроиться дома как полагается и остаток своих дней провести в мире и спокойствии, как и должно человеку его возраста. Ноги Петра затряслись и подкосились, он едва устоял от неожиданно свалившегося на него счастья. Долго не мог осмыслить и впитать в себя всю прелесть тех слов, что говорил человек, совсем недавно презиравший и ненавидевший его всем своим нутром.

      Он был явно не искренен с ним сейчас. Но в эти минуты Петру было наплевать на его искренность. Слова и факты были важнее, а потому глаза заслезились, и начальник тюрьмы поплыл перед ним вдоль комнаты, диким черным лебедем, размахивая руками-крыльями, словно его, Петра, захлестнуть хотел.

      Видя, как бывший арестант растроган, начальник разрешил ему выкурить сигарету; настоящую, из бумажной пачки, с надписью «Прима».

      «А раньше таких не было», – заметил Петр.

      От Моргуна с Сивым он решил не таиться; все равно узнают о его освобождении: «Отрадно то, – думал он, – что последнюю ночь под общим кровом коротать осталось, а там,