Русские сумерки. Клятва трикстера. Олег Кулагин

таз. Поверх одежды – грубый резиновый фартук, на руках – перчатки…

      У меня в груди шевельнулся холодок, но тощий верзила еще не казался особо страшным – скорее нелепым в таком прикиде. «Зачем это? На фига ему фартук?»

      – Нас будут искать, – хрипло выдавил Серега.

      – Не будут, – качнул головой хозяин. – Для всех – вы просто сгинули в Зоне.

      Поставил таз на пол. Легко схватил щуплое тело Сереги и за связанные ноги подвесил его головой вниз – на торчавшем из потолка стальном крюке.

      Пластиковый таз оказался точно под Гилевичем – у самой головы.

      – Не трожь его, урод! – выпалил Андрюха.

      А Серега успел крикнуть:

      – Помоги!!! – но лезвие ножа в руках тощего слабо сверкнуло, отразив электрический свет, и крик оборвался. Широкая красная полоса перечеркнула горло нашего товарища.

      Гилевич захрипел. Струйка крови хлынула в аккуратно подставленный таз. Подвешенное тело судорожно дернулось. И почти сразу обмякло. Лишь несколько капель долетели до фартука хозяина…

      Я зажмурил глаза, оседая на пол, царапая связанные руки о бетон.

      Не хотел, не мог видеть. Зато отчетливо слышал – как хрип утихает, как кровь журчит в тазу.

      – Эх, детки – бесстрашные, наглые. А сами такие наивные, – словно откуда-то из удушливой тьмы долетел голос – гнусавый и чуть укоризненный.

      – Тварь, – всхлипнул Демин, – гребаный отморозок!

      Удары сердца бешеной дробью отдавались в висках.

      Очень хотелось проснуться. Вырваться из наваждения – как вырвался из Призрачной Башни, ожившей в моем бреду.

      Только проснуться не удавалось.

      В тусклом свете лампы я опять увидел плавно качавшееся тело Сереги и худого верзилу, присевшего на ступеньку лестницы. Кажется, он ждал, пока кровь стечет в таз. И буднично, безмятежно размышлял вслух:

      – Все имеет свою цену – особенно ошибки. А если нет мозгов – нечего шастать за товаром. Надо сидеть возле мамы и папы.

      – У нас нет ни мамы, ни папы… – прошептал Андрюха.

      – Давишь на жалость? Глупо, – качнул головой хозяин. – Нынче слабых не жалеют, каждый думает только о себе… – шагнул к бездыханному телу Сереги и деловито начал срезать с него одежду.

      – Что… что ты творишь?

      Хозяин не ответил.

      И молча вспорол голое тело ножом.

      Я оцепенел, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. И все равно, будто загипнотизированный, смотрел на высокую фигуру с паучьими длинными руками.

      А он быстрыми, уверенными движениями потрошил Серегу Гилевича – будто тушу на бойне. Отвратительные влажные звуки наполнили подвал.

      – Видите, до чего легко? Проще, чем свежевать баранов. Главное, твердая рука и практика… Регулярная практика.

      Какие-то красноватые комки полетели в пластиковый таз.

      – А дальше – по прейскуранту. Почки – двести пятьдесят, печень – триста баксов, – он с сомнением повертел в руках коричневатый комок. – Нет, эта – паршивая… Может, возьмут хоть за сотку? –