Робинзоны космоса. Франсис Карсак

выехали на извилистую дорогу, поднимавшуюся к обсерватории. У подножия небольшой горы, на которой она стояла, раскинулась высокогорная долина с маленькой симпатичной деревушкой. Чуть выше деревни виднелся поселок из сборных домиков, сгрудившихся вокруг завода. Вдаль, за гребни гор, уходила линия высокого напряжения.

      – Ток идет от плотины, построенной специально для завода, – объяснил Мишель. – Мы сами получаем электричество от нее.

      Прямо у подножия холма, на котором стояла обсерватория, возвышались дома моего дяди и его ассистентов.

      – А за эти два года тут многое изменилось! – заметил мой брат.

      – Вечером за столом намечается большая компания: ваш дядя, Менар, вы двое, мы с сестрой, биолог Вандаль…

      – Вандаль? Я знаю его с самого детства! Он старый друг нашей семьи.

      – Он здесь с одним из своих коллег по Медицинской академии, знаменитым хирургом Массакром.

      – Занятная фамилия для хирурга![5] – пошутил мой брат Поль. – Брр! Не хотел бы я у него оперироваться…

      – И напрасно. Это самый искусный хирург Франции, а может, и всей Европы. С ним, кстати, приехал один из его друзей – и одновременно учеников – антрополог Андре Бреффор.

      – Тот самый Бреффор, что занимается патагонцами? – спросил я.

      – Так точно. Словом, каким бы просторным дом ни был, сейчас все комнаты в нем заняты.

      Сразу же по прибытии я прошел в обсерваторию и постучался в дверь кабинета дяди.

      – Войдите! – проревел он, но, увидев меня, смягчился. – А, это ты!..

      Поднявшись из кресла во весь свой гигантский рост, он заключил меня в медвежьи объятья. Таким я вижу его и сейчас: седые волосы и брови, черные как уголь глаза, широкая черная-пречерная борода, веером опускающаяся на жилет.

      Робкое «добрый день, месье Бурна!» заставило меня сделать полуоборот: у своего стола, заваленного листками с алгебраическими формулами, стоял Менар. То был невысокий мужчина в очках, с козлиной бородкой и огромным морщинистым лбом. Под столь незначительной внешностью скрывался человек, знавший с десяток языков и способный извлекать немыслимые корни, человек, которому самые дерзкие теории физики и математики были так же ясны, как мне – бурдигальские ярусы в окрестностях Бордо. В этом мой дядя, превосходный исследователь и экспериментатор, не годился Менару даже в подметки, зато вдвоем они составляли могучую пару в области астрономии и атомной физики.

      Стрекот пишущей машинки привлек мое внимание к другому углу.

      – Ах да! – спохватился дядя. – Забыл тебя представить. Мадемуазель, это мой племянник Жан, бездельник, так и не научившийся точному счету. Позор нашей семьи!

      – Не один же я такой, – возразил я. – Поль в арифметике смыслит не больше меня!

      – Тут ты прав, – признал дядя. – И это притом что их отец щелкал интегралы как орехи! Хиреет наш род, хиреет… Впрочем, с ними тоже не все так плохо. Жан обещает стать прекрасным геологом, а Поль, я надеюсь, кое-что все же понимает в этих его ассирийцах.

      – В индусах,

5

Массакр (Massacre) – калечение, истребление (фр.).