Другие времена. Антология. Антология

тело, данное однажды.

      Заструится сладкое вино,

      наполняя жертвенную чашу,

      дух поймет, что так заведено,

      и ягненок удалится в чащу.

      Тело оправдается строкой;

      угадать в любимой Соломею

      и познать от рук ее покой

      только этим телом и сумею.

      Не затем ли в небо нас вели

      медленные скрипки на концерте,

      чтобы притяжение земли

      нам понять, как притяженье смерти,

      мне понять, от смерти уходя,

      что любовь страшнее и священней.

      И последним выходом дождя

      оборвать цепочку воплощений.

* * *

      Поздним летом в унылой Москве

      жар отходит от камня. Кривей

      мостовые, грязнее вода

      под мостами, чьи грузные тени

      проминают поверхность, когда

      потускневших пернатых орда

      покидает остывшие стены.

      Все уходят куда-то на Юг,

      к одичалому морю. Поют

      нечто странное в странном своем

      и почти неподвижном исходе

      в облака, в чуть заметный проем,

      где и мы, задыхаясь, поем,

      покорившись тоске и природе.

      Жить в отечном отечестве. Знать

      наперед. Обветшалую снасть

      обновляя, предчувствовать день,

      может быть – не охоты, но – ловли

      тощей рыбы в холодной воде.

      Не дойти и уснуть на гряде,

      приспособив садок в изголовье.

      Ты не видишь меня. Для тебя,

      в окаянные трубы трубя,

      поднимается рать и растут

      вертикальные ливни, и волны

      прочь уснувшую рыбу несут.

      Ты не плут. Ты не выживешь тут.

      Я не выживу там. И – довольно.

* * *

      В далёкой дали, за орбитами планет

      танцует женщина, похожая на свет.

      А рядом – там, где сушится бельё,

      танцует свет, похожий на неё.

      Играет сын, похожий на неё.

      Кружится мир, похожий на неё.

      Танцует женщина. И на её плече —

      танцует космос в тоненьком луче.

* * *

      Родившийся под утро ветер тих

      настолько, что пустыня – отпустила.

      Четырежды ещё взойдёт светило,

      четырежды коснувшись рук твоих.

      Падёт рассвет и грянут топоры,

      блестя белками, кромками блистая,

      и галки закричат, изобретая

      горбатый ритм, связующий миры.

      Осенний воздух наполняет дом,

      ведёт меня по лабиринтам комнат.

      Но воздуха не хватит, чтобы вспомнить

      то, сколько мы не прожили вдвоём.

      Не хватит ни вина, ни ворожбы,

      ни веры в неземное притяженье,

      в смешенье слёз и слов кровосмешенье

      в попытке уберечься от судьбы.

      И – хватит. Ночь садится на кровать,

      на мой кораблик изо льна и луба.

      И счастье мне прокусывает губы,

      мешая забывать.

* * *

      Новая ночь творения. Медленно и легко

      тает в моём подсвечнике слепок шестого дня.

      В