Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь. Карина Демина

в узкую полоску и скрипучие хромовые сапоги. На шею цепь повесили золотую. На пухлые пальцы с обкусанными ногтями перстней надели дюжины с две.

      И через одного с каменьями.

      В перстнях жениху было неудобно, а может, не в них дело, но в том, что непривычен он был к смотринам, оттого смущался, пальцами шевелил, цепляясь кольцом за кольцо. И дергался, смущался…

      …поглядывал на маменьку, которая стояла тут же, прела в плюшевой, бисером расшитой душегрее, оглядывалась, подмечая что люстру хрустальную, что обои с золочением, что мебель италийскую, по каталогу выписанную… подмечала и хмурилась. Пальчик выставила, ноготком резьбу на низенькой софе ковырнула, верно проверяя, густо ли позолочено… и вновь ручки на животе сложила, замерла истуканом, вперив в Евдокию настороженный недобрый взгляд.

      – Знакомься, Дусенька, – пропела Модеста Архиповна, отмахнувшись от особо назойливой осы. – Это Аполлон.

      Аполлон поднялся и отвесил поясной поклон, ручкой по ковру мазанув.

      Дрессированный… кланяется и на матушку смотрит, и та кивает, улыбается, мол, правильно все делаешь, а сама Евдокию едва ли не пристальней чем мебель разглядывает.

      Не по вкусу ей девка-перестарок.

      И рябая, ко всему.

      Евдокия хмыкнула, мысленно поправляя себя: не рябая, а веснушчатая. Дедово наследство, если маменьке верить. Она же, окрыленная надеждой – неужто устоит девичье сердце перед Аполлоном? – хлопотала, пела-заливалась, рассказывая, какая Евдокия у нее умница…

      …ну да, не за красоту же хвалить.

      Красота вся Аленке досталась; оттого, верно, и спровадили ее из-за стола, от греха подальше. Нечего у старшей сестры женихов отваживать.

      Евдокия вздохнула, смиряясь с неизбежным.

      Естественно, усадили их рядом с Аполлоном, и тот, смущенный близостью незнакомой девицы, густо покраснел.

      – А вы… того… глаза красивые, – вспомнил он наставления маменьки, которая поджала узкие губы.

      На стол несли снедь. И Евдокия, глядя, как кумачовая парадная скатерть теряется под обилием блюд, подсчитывала, во что эти смотрины станут. Расстаралась маменька. Тут и телячьи щеки с чесноком, и стерлядь в клюквяном соусе плавает, выставила харю, точно надсмехается над этакой невестой, и почки заячьи, и перепела в собственном соку, пулярочки, голуби…

      А маменька все щебечет и щебечет.

      Осы гудят.

      Молчит женишок, руки пудовые на коленках сложил, мнется, сутулится…

      …Иржена-заступница, за что Евдокии этакое мучение?

      – А вы чем занимаетесь? – бодрым голосом поинтересовалась она, втыкая серебряную, из парадного сервиза, вилку в стерляжий бок.

      Стерляди уже все равно, а Евдокия хоть душу отведет.

      – Учится он. – Голос у будущей свекрови оказался низким, мужским. И сама она, пусть и обряженная в бархатное платье с кружевами, нашитыми плотно, богато, имела вид мужиковатый. Какая-то вся квадратная, короткошеяя, с красным, густо напудренным лицом. Над верхнею губой из-под пудры темные усики