Злая, злая планета. Николай Алексеевич Гусев

все расскажет, – сказал я. – Потом. Ей просто нужен отдых.

      Кирсанов весь перекосился.

      – Отдых? Может, прикажешь ей тут гнездышко свить? А больше ей ничего не нужно? А ты про нас подумать не догадался, щенок ты, с-сопля!

      И вдруг хиншу заговорила. Она отстранилась от меня и опустилась, сев прямо на пол, облокотившись спиной о гусеницу танка и обхватив колени руками.

      – Моя мать сиксфинг.

      Хиншу смотрела куда-то в пространство перед собой, а мы завороженно глядели в её жуткие, нечеловеческие оранжевые глаза, с вертикальными щелками зрачков.

      – Она была из дочерей богатой фамилии, придворного Дома Таррагоны. Землянин, очень богатый человек, полюбил её. Хотя формально такие связи запрещены, подобная история – рядовое явление. По большей части, подобные инциденты происходят не с обоюдного согласия, а на почве расовой ненависти. Отец забрал маму с Таррагоны на Землю. Он просто купил её. Она думала, что будет счастлива… но все случилось наоборот. Мама говорила, что он не виноват. Она оправдывала его. Говорила, что человечество подпало под иго Таррагоны, что люди терпят страшные лишения от своих господ. Да, сиксфинги жестоки к людям. Но я не считаю, что это хоть в малой степени оправдывает то, что он с ней сделал. Когда я родилась, от меня избавились. Буквально вырвали из рук матери и просто выкинули. Он не захотел даже взглянуть на меня, ему была отвратительна самая мысль, что у него может быть ребёнок-полукровка. Он не принимал маму за живое существо с душой и чувствами. Он на протяжение долгих лет вымещал на ней всю свою ненависть к сиксфингам, к захватчикам, поработившим его мир. Однажды она сбежала от него. Я не знаю как, но ей удалось найти меня. Мама организовала мой побег из резерваций Западного Побережья. Не могу даже вообразить, через что ей пришлось пройти. Принцессе, наследнице великого рода… И через пару недель она умерла у меня на руках, в гнилом бараке, в вонючих трущобах, где-то на севере Калифорнии, где никто не мог помочь, где хиншу не могли достать не то, что антибиотиков, но даже просто глотка воды. Мама умерла. Моя мама…

      Я с ужасом увидел, что она плачет, что слезы текут по её лицу, и вдруг она разревелась, горько, взахлёб, размазывая сопли по лицу, как ребёнок, как человек, который изрядно натерпелся и вдоволь наелся всякого дерьма, преподнесенного ему заботливой жизнью на блюдечке с голубой каёмочкой. Она постаралась взять себя в руки, но её словно прорвало, как и Кирсанова, она дала слабину и сдержаться уже не могла, вся боль, скопившаяся в душе за долгие годы, рвалась наружу, словно река через прорванную плотину.

      Не самая приятная сцена. Со смесью жалости и отвращения мы подступили к хиншу, Кирсанов опустился рядом с ней, дал ей платок. Она стала вытирать лицо.

      – Зачем тебе в Москву? – спокойно спросил Кирсанов.

      Хиншу высморкалась, всхлипывая, ответила:

      – Мой отец – барон Толмачев. Хотите верьте, хотите нет. Два года назад я узнала, что он умер. У барона нет прямых наследников, кроме меня, и завещания он не оставил. Но, по закону,