Угроза 4.0?. Радмир Замильевич Шарапов

«Ты очень похож на своего отца».

      У дяди Максима не было своих детей, и ему не приходилось никого растить, поэтому он не учел, что дети очень любознательны и уже в раннем возрасте могут задаваться серьезными взрослыми вопросами. Максим не был исключением, он задавался вопросами, кто его отец, где он, почему он бросил их. Вдобавок дядя не знал, как именно отец Максима оставил их с Людмилой, он не знал, что его брат исчез так не вовремя, как даже придумать сложно. Он не знал, что тот оставил Людмилу, ничего не объяснив, не сказав ни слова, не написав прощального письма или хотя бы намека. Отец Максима в день его рождения на такси отвез свою возлюбленную в роддом, но, когда Людмила родила, так и не объявился. Людмиле больше ничего не оставалось, как принять, что безумно любимый ею мужчина от нее просто сбежал. Характер Людмилы был вспыльчивым и поэтому она доходчиво, не стесняясь в выражениях, объясняла Максиму, какой его отец на самом деле подлец.

      При словах дяди у племянника промелькнули воспоминания событий прошедших дней и все его размышления об отце. Одна его часть очень хотела к отцу, очень хотела увидеть его, тем более сейчас, в такие ужасные дни, но сильнее всего в Максиме заиграла другая часть, та, что досталась от мамы, – гордыня. Мальчик дрожащим голосом, еле удерживаясь, чтобы не сорваться в плач, произнес: «Я хочу домой».

      – Максим… – дядя невольно сделал паузу, неосознанно раззадорив мальчика, – мы уже заезжали к тебе домой, ты спал, я забрал твои вещи, они в багажнике… Прости, но там для тебя больше ничего нет.

      Эти разумные, по мнению дяди, слова произвели обратный эффект. Тринадцатилетний ребенок хоть и понимал происходящее, все равно не мог до конца осознавать всей картины. Детская психика, подвергшаяся мощнейшему удару, перестала нормально работать, вследствие этого мозг ребенка отказывался осознать утрату матери и не мог принимать адекватные решения. Максим начал плакать, а на просьбы дяди прекратить лишь сам себя раззадоривал. С каждой минутой плач усиливался, у мальчика снова начинался истерический припадок.

      – Бляха-муха, – тихо сказал мужчина, повернув голову к лобовому стеклу и положив руки на руль.