Tempus. Алиса Михайловна Атарова

закрыл крышку и снова запер сундучок, пряча его глубоко под кровать. Насчет своего соседа он не питал никаких иллюзий в честности – ведь именно тот однажды по доброте душевной (странное состояние духа для конюха) научил его мухлевать в карты. И поэтому ему не следовало знать, что в их комнате хранится подобное богатство (оно, конечно, никаким богатством не было, но для бедных людей и шиллинг – уже состояние). Конюх, неженатый и не отягощенный семьей, мог бы без зазрения совести спустить все его сбережение на выпивку и какую-нибудь не слишком красивую женщину, если бы нашел их.

      Стянув с себя одежду, Мэтью юркнул под кровать, укрываясь тяжелым одеялом, которое упало на него так, словно хотело расплющить. Он еще немного полежал, привыкая к размеренному храпу соседа, а потом закрыл глаза и провалился в сон.

      ***

      Помня о том, что мистер Зонко вчера напился, а сегодня было воскресенье, поэтому всем надлежало пойти в церковь, кучер именно поэтому самозабвенно проспал все на свете. Вылез из-под одеяла он только тогда, когда конюх с опухшим красным лицом гаркнул на него, стоя прямо над кроватью юноши.

      – А ну вставай!

      – Сам-то вчера спал без задних ног, скотина, – пробормотал Мэтью, переворачиваясь на другой бок, чтобы не видеть мужчину.

      – Что ты там опять на своем бормочешь? – взвился конюх. Это был не слишком приятной наружности брюнет с опухшим от злоупотребления алкоголем лицом, желтыми зубами от той дряни, что он курил, и налитыми кровью глазами (виной тому опять же был алкоголь). Несмотря на то, что ему было всего тридцать, выглядел он значительно старше (на взгляд Мэтью), хотя по мнению служанок, напротив, сохранился неплохо и, хотя был не то, чтобы завидным женихом, какой-то популярностью у женщин пользовался. Он был крупным в плечах, высоким, плотного телосложения, с квадратным лицом и заросшим щетиной подбородком. Конюха звали Уильям Страут, и, если бы он не пил беспробудно, то давно бы, наверное, нашел себе работу получше и покрепче. Но его брюки были вечно в навозе и соломе, от него густо пахло лошадьми и плохим табаком, а еще он горбился, потому что привык ходить под тяжестью седла на плечах и, вероятно, собственного бессилия как-либо изменить свою жизнь.

      Может быть, именно по этой причине он испытывал противоречивые чувства к мальчишке-кучеру. С одной стороны, он считал его желторотым юнцом, (Мэтью в ту пору исполнился двадцать один год), мерзким русским, которого держали на службе исключительно за хорошо подвешенный язык и симпатичную морду (хотя по мнению мистера Страута, даже у лошадей морда была значительно поприятнее), а потому его надлежало бы ненавидеть, шпынять и всеми силами указывать ему на то, что он здесь никто и звать его никак, и вообще работает без году неделя. Чем, собственно, конюх и занимался большую часть времени. А с другой стороны, этот мальчик был очень проницательным, обладал живым умом и подкупающим обаянием. Также нельзя было сказать, что он плохо знал и выполнял свое дело – с ездой и лошадьми у него ладилось,