Обретение крыльев. Сью Монк Кидд

не рассказывал об этих вещах. Это делала мама.

      Ее звали Мэри, и на этом заканчивалось ее сходство с матерью нашего Господа. Ее предки – первые семейства Чарльстона, небольшая компания лордов, которых король Карл послал основать город. Мать не уставала талдычить об этом направо и налево, и в какой-то момент мы перестали в негодовании закатывать глаза. Помимо надзора за домом, кучей детей и четырнадцатью рабами, на ней висел целый ряд общественных и религиозных обязанностей, способных измотать всех королев и святых Европы. Когда я была готова прощать, то говорила, что мать просто измучена, хотя и догадывалась, что она не слишком добра.

      Бина разложила гребни и ленты на новом туалетном столике, повернулась ко мне и, заметив мой несчастный вид, поцокала языком:

      – Бедная мисс Сара.

      Меня всегда раздражало слово «бедная» рядом с моим именем. Впервые я услышала гадкое заклинание Бины в четыре года.

* * *

      Это мое самое раннее воспоминание: я складываю слова из игровых шариков брата. Сижу под летним дубом в углу заднего двора. Десятилетний Том, мой любимец, учит меня словам: САРА, ДЕВОЧКА, МАЛЬЧИК, ИДИ, СТОЙ, ПРЫГАЙ, БЕГИ, ВВЕРХ, ВНИЗ. Написав их на бумаге, он дает мне мешочек с сорока восьмью стеклянными шариками с буквами. Шариков хватает на составление сразу двух слов. Копируя написанное Томасом, я выкладываю на земле: «Сара иди», «мальчик беги», «девочка прыгай». Я спешу изо всех сил. Скоро на поиски меня отправится Бина.

      Однако во двор с черного крыльца выходит мама. За ней вплотную, стараясь попасть в такт шагам хозяйки, движутся домашние рабы во главе с Биной. Все вместе они напоминают огромную сороконожку, которой вздумалось переползти незащищенный участок. Я чувствую нависающую над ними тень, несущую в себе неведомую угрозу, и заползаю обратно в зеленоватый сумрак, под дерево.

      Рабы не мигая смотрят на прямую спину своей госпожи. Повернувшись к ним, мать бранится:

      – Что вы плететесь? Поторопитесь, надо скорей с этим покончить.

      Пока она это говорит, дворовый раб выволакивает из коровника пожилую рабыню Розетту. Та вырывается, царапает ему лицо. Мать бесстрастно наблюдает.

      Раб привязывает Розетту за руки к угловому столбику кухонного крыльца, рабыня с мольбой смотрит через плечо:

      – Госпожа, пожалуйста. Госпожа. Госпожа. Прошу вас.

      Она не перестает умолять, даже когда мужчина стегает ее плетью.

      На ней светло-желтое хлопчатобумажное платье. Оцепенев от ужаса, я смотрю, как сквозь него проступают лепестки кровавых цветов. Как может свирепость ударов сочетаться с этими сладкозвучными причитаниями или красотой роз, вьющихся по спине рабыни, как по шпалере. Кто-то считает удары – не мать ли? Шесть, семь.

      Бичевание продолжается, Розетта перестает голосить и всем телом наваливается на перила крыльца. Девять, десять. Я отвожу глаза и замечаю черного муравья, букашка, вопреки опасностям, путешествует под деревом по громадным корням и лесистым