Чарующая магия ненависти. Вера Позднякова

зазря. Да ещё она должна такое слышать?

      – Кто тебе это сказал? – тихо, едва сдерживаясь от гнева, спросила она.

      – Уже неважно, – ответил муж. – Квартира – тебе, а мы с детьми останемся здесь.

      И тут Антонина вспомнила ту высокопоставленную особу из фильма, с которой она копировала всю свою жизнь, и тихо, с достоинством, произнесла фразу из фильма:

      – «Ты хочешь разбить мне жизнь! Это тебе не удастся! Я сама ухожу от тебя!»

      Но деревенская хватка и сметливость не изменили ей и в этой сцене:

      – А квартиру ты и должен был мне отдать, она тебе-то зачем, ты всё равно всё время живёшь на полигонах. А у меня впереди жизнь!

      – Мамка, я папке не говорил ничего, он сам меня спросил о тех дяденьках, – вдруг выпалил младший гаденыш, этот херувимчик гавённый.

      Волна ненависти вновь накатилась на Тоньку, и в её глазах помутнело:

      – А этих сопливых засранцев ты можешь оставить себе, это всё, что ты нажил мне на шею.

      – Мамка, я с тобой, – закричал старший сын, – я папке ничего не говорил, а с тобой я буду гулять, сколько хочу.

      Младший жался к отцу и глядел из-под стола испуганными херувимскими глазами, не понимая в чем дело, ведь он любит мамку, но и папку тоже.

      Гадёныш! – билось в голове Тоньки. – Гадёныш!

      Она уже не помнила, что ей сказал муж о причине своего приезда.

      Вся её подспудная, долго копимая ненависть к мужу, вдруг вырвалась наружу и сконцентрировалась на этом гаденыше.

      Славик смотрел своими широко раскрытыми глазами голубого, херувимского цвета, на свою мамку и не мог понять, что происходит. Но он почувствовал что-то неладное, и сердечко его забилось от тревоги и страха. Мамка, его мамка была сейчас совсем чужая, не похожая на себя прежнюю, весёлую и красивую.

      Её сжатые губы побелели, и сквозь них исходило какое-то шипение, похожее на слово «гадёныш», которым она всегда его называла. Славику нравилось, как его мамка клала ему руку на голову и говорила, смеясь:

      – Ну что гадёныш, опять измурзался?

      Ему нравилась его мамка, он любил её всем своим маленьким добрым сердцем.

      Он привык засыпать рядом с братом на топчане, видя, как его красивая белокурая мамка сидела за столом и смеялась.

      Славик откусывал от куска пирога понемногу, оставляя про запас на завтра. Ему было в такие минуты тепло и спокойно.

      А сейчас, вместо знакомого Славке слова, которое означало ему мамкино тепло и смех, ему слышалось очень похожее на шипение соседской кошки: гадёны-ш-ш-ш.

      Это была не его мамка, он боялся этой злой, некрасиво перекошенной, женщины и жался к папке, молча сидевшему на стуле с безвольно опущенными руками, которыми даже не пытался погладить Славика или смахнуть ему слезы.

      –Забирай своего гадёныша себе, я не буду портить свою жизнь, стирая его замурзанные рубахи. Я хочу жить, а не обстирывать вас по вечерам!

      –Хорошо! Мы проживем втроём и не будем тебе мешать!

      –Ну нет, не выйдет это у тебя, квартиру я заберу себе и старшего сына, ему стирать