Три дня Индиго. Сергей Лукьяненко

головой сияло лунное кольцо. Наш бедный спутник, разваленный Инсеком на фрагменты, вращался вокруг планеты в виде пояса астероидов. Среди мелких и крупных обломков плыл угловатый осколок – Селена, самый большой кусок прежней Луны. Где-то на нем было место посадки «Аполлона-11», но американцы утверждали, что в процессе разрушения Луны историческое место было утрачено. Не знаю, как так вышло, если с Земли смотреть – так все кратеры на месте, поверхность казалась не сильно поврежденной. Селена походит на широченный конус, вырезанный в Луне поворотом исполинского лезвия и навечно обращенный к Земле основанием.

      Со спутников снимали обратную сторону Селены. Там неровным багровым шаром светится остывающее ядро, расползшееся, раскинувшее застывшие каменные острия. Красиво и жутко.

      А еще где-то там космический корабль Инсека.

      Я на нем был.

      Жаль, что ничего не видел, кроме одного-единственного коридора и полудохлого пришельца…

      Шел я по Тверскому бульвару, идти тут всего ничего, и минут через десять собрался завернуть перед МХАТом в Шведский тупик.

      Тут меня и окликнули с бульвара – в очень знакомой манере:

      – Друг мой, друг мой юный, дорогой!

      Я остановился и увидел спешащего ко мне от памятника Есенину человека, одновременно нелепого и трогательного. Андрей, литературный бомж, кочующий между памятниками поэтам, оделся по погоде и даже с некоторым шиком: почти чистые бермуды, яркая рубаха с закатанными рукавами, повязанный вокруг шеи пестрый платок. Немного портило впечатление то, что он был босиком и что ему стоило бы постричься с год назад.

      Но поэтам и душевнобольным такие мелочи простительны.

      – В городе вялом и старом – лица молодого лезвие! – воскликнул бомж. – Словно в дурмане пьяном слово услышать трезвое!

      – Здравствуйте, Андрей, – сказал я. – Как ваши дела?

      – Дела? Дела? – забормотал бомж, озираясь. – Говорить ты хочешь об этом? Какие дела могут быть у голоса мертвых поэтов?

      – С лутом хорошо? – терпеливо спросил я.

      Андрей потряс головой, будто выбрасывая из нее рифмы-паразиты. Сказал уже спокойнее:

      – С лутом хорошо, без лута плохо. А как у вас дела, добрый друг мой?

      – Всё в порядке, – ответил я. – Надо заглянуть в Комок.

      – Не люблю Продавцов, – вздохнул Андрей.

      – Именно Продавцов, не Инсеков? – полюбопытствовал я.

      – Всё это договор, договор зверей окраски разной, – бомж хихикнул. – Пойду я к Сереже, посижу до утра, почитаю ему… А вы приходите на новоселье! Там, дальше по бульварам! К Володе я пойду, к Высоцкому. Пил он еще больше Есенина, но надрыв у него другой, деятельный. Да, деятельный у него надрыв! А Сережу я не выдерживаю, всего-то день с ним провел – в глазах черная жуть! Но надо, надо и его навещать![1]

      Он побрел обратно к памятнику, недовольно отмахнувшись от бибикнувшей и притормозившей машины.

      А я покачал головой и двинулся дальше.

      У Комка стояли две девушки, мрачновато-суровые,

1

С. Есенин. «Страна негодяев».