Святой сатана. Анатолий Леонов

попытка… в следующий раз будет лучше!

      Горбун многозначительно поднял вверх указательный палец и веско добавил по латыни:

      – Experientia est optima magistra![3]

      Обескураженный и раздраженный Салтыков в ответ только злобно плюнул себе под ноги, процедив сквозь зубы:

      – Смотри, эскулап, дождешься! Когда-нибудь я тебя самого заставлю это пойло выпить. Для опыта!

      Михаил одним движением плеча скинул на пол ненужный уже кожух и направился к выходу.

      – Прибери здесь за собой и готовься к дальней дороге. Пришло время кое-кому познакомиться с твоими снадобьями, чухонец!

      Вельможа вышел за дверь, оставив лекаря стоять над телом мертвого Семки в глубоком раздумье об услышанном.

      Глава вторая

      Салтыков быстрым шагом поднялся по узкой лестнице в верхние клети приказной избы. Из закрытого потайной дверью от постороннего взгляда присенья он прошел в переднюю, соединенную арочным проходом с большой горницей, служившей одновременно кабинетом и приемной. В комнате за широким столом, покрытым изрядно полинявшим от времени красным сукном, заляпанным чернилами, сидел маленький чернявый человек с острой козлиной бородкой, одетый в простую однорядку песочного цвета. Звали человека Вьялица Потемкин. Был он известным и уважаемым в Москве иконописцем. От него, как от любого богомаза, всегда соблазнительно пахло левкасом и масляным лаком. Впрочем, основным промыслом Потемкина являлась отнюдь не иконопись. Служил он подьячим двух приказов, Аптекарского и Иконного. На службе был неприметен и решительно незаменим. О таких людях говорили, что на них Земля держится.

      Увидев вошедшего в комнату начальника, Вьялица отложил в сторону документ, над которым трудился с самого утра, и, засунув гусиное перо себе за ухо, по-деловому, без лишней казенности в голосе произнес:

      – Ну, Михайло Михайлович, заждался тебя, право слово!

      – Дела были! – нехотя буркнул под нос Салтыков, но все же поинтересовался у подьячего: – А в чем дело? Почему спешка?

      – Отписку пишу для Государя, – показывая рукой на отложенный в сторону лист бумаги, произнес Потемкин. – Читать будешь?

      Михаил утомленно посмотрел на подьячего и досадливо поморщился.

      – Это важно?

      – Да как сказать? – пожал плечами степенный и рассудительный Потемкин. – Не особенно.

      – Тогда рассказывай, и покороче! – кивнул головой Салтыков и, присев на лавку у входной двери, приготовился слушать.

      Вьялица дипломатично улыбнулся, покряхтел, прочищая горло, и произнес тихим размеренным голосом, словно требник читал:

      – Пишу, значит: «Великому Государю Царю и Великому Князю Михаилу Федоровичу, всея Руси Самодержцу Владимирской, Московской, Новгородской…»

      – Нет-нет! – всполошился Салтыков, ерзая на лавке. – Это пропусти. Давай сразу по существу!

      Сбитый с толку Потемкин некоторое время молчал, разыскивая утерянную мысль, после чего продолжил все тем же тихим

3

Опыт лучший учитель (лат.).