Четыре гения. Василий Вялый

тоже любовные сцены имеются.

      – Опыт, братец, опыт, – засмущался мастер.

      – Ага, а я по телевизору смотрел.

      – Видел, что тут у вас по телевизору показывают. Кошмар! Министр культуры кто сейчас, Фурцева?

      – Не, Екатерина Дашкова, – усмехнулся я. – Померла Фурцева. Давно уже. Сейчас – тоже баба какая-то, фамилию не помню… А на хрен она тебе нужна?

      – Пожалуюсь на него в ЦК, – писатель мстительно прищурил глаза. – Одни бляди и евреи по телевизору. Где ансамбль «Березка», где Зыкина, где Тарапунька и Штепсель?

      Я вздохнул и отвинтил у бутылки пробку. – Напиши, Ляксаныч, напиши… Может, в дурдом заберут.

      – Тебя вперед заберут, эротоман престарелый.

      – За это сейчас не берут. Наоборот, поощряется в демографических целях.

      – А как поощряется, материально? – заинтересовался вдруг классик.

      – Не, триппером, Михаил Александрович.

      – Жаль, а то я недавно жил с одной библиотекаршей, может быть, и помощь бы какую оказали.

      – Это у вас-то денег, нет? – изумился я. – Такие гонорары, такие тиражи!

      – Определенно ты, Вася, мозги пропил! Для всех же я помер. Кто ж мне денег даст? Точно в дурдом заберут. Эх, беда! – Шолохов сокрушенно махнул рукой. – Наливай!

      – Да уж, – я почесал затылок. – В любой ситуации необходима какая-то доля абсурда.

      Мы выпили, формально закусив вчерашней килечкой в томате.

      – Михаил Ляксаныч, а где Женя Петропавловский? Вроде ж вместе медали обмывали?

      – А выгнал я его, – нобелевский лауреат сердито нахмурил лоб.

      – Как выгнал, это ж мой кент? – видимо, в моем голосе появилась грозная интонация, так как собутыльник немного отодвинулся в сторону.

      – Но, ты пойми, Вася, – Шолохов примирительно разлил водку по стаканам, – когда мы начали с девками «Ламбаду» танцевать, Петропавловский меня первым поставил.

      – А второй кто был?

      – Одна из проституток.

      – Ну, Ляксаныч, это ж из-за уважения к тебе, – успокоился я.

      – Если б уважали, то трех бы баб вызвали, – великий писатель никак не мог забыть обиду. – А то сами тут такое вытворяли, а на меня: «Иди, дед, спать».

      – Зато книжки мои почитал, Михаил Александрович, – осклабился я.

      – Не, ты точно у меня, Вялый, сегодня схлопочешь, – Шолохов угрожающе взял за горлышко пустую бутылку. – Книжки… Фабула копеешная, атмосфера и бытовые детали отсутствуют, характеров нет – одна стилизация. Текст плывет отдельно от действия, мотивация скрыта и туманна. Уж лучше, действительно, с бабами кувыркаться.

      – Ляксаныч, давай Жене позвоним, пусть приедет и девчонок снова привезет. – Я взглянул на бутылку в его руке. – Троих.

      Классик задумался. Размышлял он довольно долго.

      – Знаешь, что я решил, Вася?

      – Четырех баб?

      – Тебе на пенсию через семь лет, а всё дуркуешь! – чувствовалось, что тональность его мысли несколько