Чёрт в поезде. Ирина Шишковская

швейное ПТУ? – переспросила она удивленно.

      – В колледж, – с нажимом поправила ее завуч, – да, я понимаю, Надюша, что не такого ты хотела, но этот класс выпускной, надо определяться. Понятно, что с твоими оценками ты могла бы и дальше учиться, но это значит, что потом институт.

      Надя не выдержала и зло спросила:

      – А что, я такая тупая, что в институт не поступлю?

      – Ну зачем ты такое говоришь? – завуч смягчила свой голос насколько смогла, – конечно ты не тупая, а совсем наоборот! Но сама подумай, кто тебя будет учить в институте? Опять же, маме твоей надо помочь…

      Надя вскочила и закричала:

      – Да чего вы все только о ней думаете?! А обо мне кто подумает?! Она зеньки с утра залила и лежит, ни о чем не думает, довольная! Но нет, все только за нее переживают! Только о ней думают! Ах бедная, ах несчастная, муж у нее умер! А у меня отец умер! Отец, понимаете?! У нее уже другой муж, а у меня другого отца не будет!

      Надя выскочила из кабинета и побежала. Она залетела пулей в гардероб и содрала с вешалки свою старенькую ветровку, а уже подбегая к дверям, чтобы вырваться куда подальше от всех этих сочувствующих, вспомнила, что сумка-то в классе осталась! Сунула руку в карман, ключи от дома на месте, ну и хрен с этой сумкой, ничего с ней не случится, не хотела она заходить в класс такой – с опухшим от слез лицом.

      Завуч в чем-то права. ПТУ даст ей возможность свалить пораньше из этого дурдома, который прочно обосновался у них в квартире. Она уже отгородилась от него как могла и, несмотря на истерики внезапно протрезвевшей от такого матери, даже врезала замок в свою комнату. Перетащила туда ещё бабушкину швейную машинку и все вещи отца, которые мать с Маратом не успели изгадить, даже блузка на ней сейчас – перешитая свадебная рубашка ее папы.

      Красные «Жигули» теперь возвращались, видать, дяденька с застегнутой на последнюю пуговку рубашкой сделал все свои дела и ехал обратно. Неожиданно он притормозил рядом. Перегнувшись через пассажирское сидение, со скрипом начал крутить ручку и, открыв окно наполовину, спросил Надю:

      – Не подскажите, где тут поликлиника?

      Надя встала с лавки и подошла поближе:

      – Вам какая: взрослая или детская?

      – Детская.

      Надя заглянула в машину, но там никого не было, и дяденька, угадав, о чем она подумала, добавил:

      – Мне талончик к окулисту надо взять. Для дочки.

      Если бы тогда Надю спросили, как так, что она сама села к странному дяденьке в машину, ведь знала же, что так делать нельзя, мало ли что может случиться, она бы ответила, что он же о дочке переживал, разве мог быть плохим человек, который переживает о своей дочке? Вот и о ней раньше папа переживал, а теперь некому это делать, ну кроме Елизаветы Павловны. И Надя сказала:

      – Давайте я вам покажу! – и, не дожидаясь дяденькиного ответа, быстро открыла тугую дверь и села на переднее сидение красных «Жигулей». В салоне пахло чем-то неприятным. Настораживающий такой запах, как в больнице.

      Голова страшно болела. Вернее,