Философия крутых ступеней, или Детство и юность Насти Чугуновой. Альберт Иванович Карышев

– вот ему было бы интересно водить внучку в музыкальную школу. Оставил бы он работу да всё свободное время посвятил Насте.

      – Н у, у вас одни взгляды, а у нас другие, – хмуро, упрямо ответила Татьяна Ивановна. – Я считаю, что это блажь – обязательно водить ребёнка в музыкальную школу. Никто из нас с работы не уйдёт. А жить на что прикажете? Сейчас, по-моему, надо думать только о том, как выжить. При нынешних ценах, того гляди, с голоду умрёшь или из квартиры выселят за неуплату долгов.

      Голод Шитиковым едва ли грозил. Татьяна Ивановна преувеличивала. Она всю жизнь трудилась в продуктовых магазинах и теперь торговала в одном из них, уже частном. Опытная продавщица умела экономить на продаже, сэкономленное незаметно брала домой и кормила близких неплохо.

      – Всё-таки нужно узнать мнение Настиной матери, – сказал Андрей Иванович…

      Слышно повернулся ключ в замочной скважине наружной двери. Дверь открылась и прихлопнулась. Шурша верхней одеждой, Ирина сняла её в прихожей, потом расстегнула молнии и скинула сапоги, пристукивая ими о пол.

      – Кто у нас? – спросила она тонким голосом.

      Татьяна Ивановна ответила.

      8

      Она позвала ужинать. Помня, что женщины в этом доме противятся спиртному, Андрей Иванович всё же достал из сумки четвертинку горькой. Он так озяб на улице, что купил водки и решил согреться ею в гостях. У него и теперь не унялась внутренняя дрожь, вестница простуды. Татьяна Ивановна молча поставила на стол две стопки с золотистыми ободками – гостю и мужу.

      Ирина пришла к ужину последней. Сев за стол, она приподнялась, двинула стул, что-то, хмуря брови, поискала возле него и опять села. Чугунов сказал себе, что она выглядит молодо, годы пока незаметно накладывали грубые штрихи и краски на её лицо, бледное, утончённое, с заострённым подбородком. Просторную кухню Шитиковых неярко освещало бра, висевшее над придвинутым к стене столом, и в затенении Ирина виделась Андрею Ивановичу в образе марсианки Аэлиты, памятном ему по графическому рисунку в книге Алексея Толстого. Молодая женщина слегка растягивала губы, по углам отогнутые вверх. Улыбка, словно намеченная, но не явная, часто блуждала на её лице, но большие миндалевидные глаза Ирины, сколько помнилось Чугунову, никогда по-настоящему не улыбались и не смеялись.

      Когда он взялся разливать водку по стопкам, то заметил, мельком глянув на бывшую сноху, как улыбка с её лица спала при виде того, что он делал. Но он разлил, выпил с Шитиковым и стал есть, хваля ужин – Татьяна Ивановна готовила превосходно.

      – Давайте ещё по одной, пока не всё съели, – сказал Александр Васильевич, потирая ладони, но лишь только с воодушевлением сам налил себе и Чугунову, жена шлёпнула его по руке, взявшейся было за стопку. Дёрнув плечом, он сердито произнёс: – Что ты меня осаживаешь и позоришь перед человеком? Могу я по-мужски выпить с ним и поговорить?

      – Ладно, пей! – сказала Татьяна Ивановна и добавила, подчёркивая, что не меняет гнев на милость: – Наливайся!

      – Нет,