Судьба калмыка. Анатолий Григорьев

Тоды точно бинты сорвуть.

      – Все Толичек, Толичек! – ревниво заныл опять средний пацан.

      – Ой Колик ты мой Колик! – знал бы твой батька, яка бяда и жизня у нас, из-за проклятых фрицев. А може где живой ён, у госпиталях где лежит? Можа, ошибка вышла с похоронкой? Так уже два года как пришла. И тихо зарыдав, она засморкалась в рукавицу.

      – Колька, щас как дам пинка, зачем мамку расстраиваешь? – дернул его за рукав Вовка.

      – Не дяритесь детки, скоро доедем. – Расстроенная женщина мучалась воспоминаниями.

      – Эх, Сенечка, ты мой родной, как же ты не уберег себя? И я без тебе деток не могу уберечь. Дочечку Манечку в прошлом годе в мерзлу землю закопала. Не сберегла я ее,– давила в себе рыдания Маришка. – Крошечкой ты яе оставил и двух лет не прожила деточка. И кормить нечем, и работа проклята, догляда нету за детками. Глотошная задавила Манечку. Ох, Господи ты мой, почему ты допустил это? А тут с Толичком бяда стряслась, обварился кипятком малец. Божачка, ты мой Божачка, как теперь оздоровить яго? Мучаюсь сама, мучаю деток и яго.

      Оглянувшись назад она увидела, что сыновья недавно бежавшие рядом изрядно отстали от нее.

      – Ой, чаво это я задумалась. Хадим, детки, хадим» – приостановилась она.

      – Устали мы мамка.

      – Недалече уже, потерпите.

      Голодные, усталые ребятишки подошли к ней и они уже не спеша похрустели снегом дальше. А Маришка никак не могла выбросить из головы тот день, когда произошла трагедия с ее младшим сыном. За три дня до нового года она поздно пришла с работы с ночной смены домой. Во-первых, смена закончилась почти в восемь утра. Во-вторых домой топать никак не меньше часа. Ей шли на уступки, и в ночную смену ставили редко. Но она часто просилась в ночную сама. Отдохнув часок-два после ночной она могла что-то сделать дома днем. И дров заготовить, и постирать, за ребятишками приглядеть, накормить как-то. В тот день, придя с работы, она первым делом кинулась топить печь. Изба за ночь выстудилась и ребятишки вставать не спешили. Баловались в постели, хотя старший всегда, вставая, затапливал ее сам. Она боялась пожара и не настаивала, чтобы печь топили дети. Но потом привыкла, да и дети были понимающими, рано взрослели из-за голодной жизни. Ребятишки терпеливо ждали пока мать варила овсяный кисель. В избе стало теплее. Ребятишки вылезли из постели, оделись и толкая друг друга умывались у рукомойника. Мать вылила в алюминиевую чашку кисель, разрезав кусок хлеба на три равные части, положила на стол три деревянных ложки.

      – Седайте снедать детки. Кисель горячий, дуйте. Толичека не обижайте.

      – А ты, мам?

      – А я… Я на работе снедала.

      И Маришка взяв ведра пошла к речушке за водой. Ребятишки хихикали, отщипывали крошки хлеба, отправляли в рот, посасывая их – наслаждались.

      Володька на правах старшего заявил:

      – Поровну хотите кисель лопать?

      – Хотим, хотим! – взялись за ложки младшие.

      – Тогда берите ложки и загораживайте в чашке свою часть. Колька, сколь ты хочешь?

      Тот