Ночь нежна. Френсис Скотт Фицджеральд

нее просто не существовал.

      В просмотровом зале она села между Коллисом Клеем и Диком; пока киномеханик вставлял бобину в проектор, администратор суетился вокруг Розмари, щеголяя своим якобы новейшим американским сленгом. Когда пленку заело, он бросил механику: «Да, парень, бананов у тебя сегодня действительно нет». Потом свет погас, раздался щелчок, привычное шуршание пленки, и наконец они остались с Диком наедине. В полутьме они посмотрели друг на друга.

      – Розмари, дорогая, – тихо пробормотал он. Они коснулись друг друга плечами. В конце ряда заерзала, устраиваясь поудобней, Николь, Эйб судорожно закашлялся и высморкал нос, потом все угомонились, фильм начался.

      И вот на экране она, вчерашняя школьница с застывшими, как у греческой терракотовой статуэтки, волнами волос, струящихся по спине; она, такая юная и наивная, плод любовных материнских забот; она – само воплощение незрелости нации, новый кукольный стереотип для ее вожделеющего духа. Розмари припомнила, какой чистой и обновленной чувствовала себя тогда, под освежающим новеньким шелком этого платья.

      Папина дочка. Храбрая кроха, которой пришлось несладко? Ооо-ооо-х ты моя милая малышка, сладкая моя пташка – не слишком ли сладкая? Перед ее крошечным кулачком откатывались вспять силы похоти и разврата; да что там, останавливалась сама поступь судьбы; миновало неминуемое, благоразумно отступали логика и диалектика. Забыв о ждущей дома грязной посуде, женщины в зале плакали навзрыд, да и в самой картине одна дама рыдала так много, что едва не затмила Розмари. Она лила слезы во всех декорациях, стоивших целое состояние, – в интерьере столовой, обставленной мебелью в стиле Дункана Файфа, в аэропорту, во время парусной регаты, из которой в фильм вошло всего два кадра, в метро и, наконец, в туалетной комнате. И все-таки победа осталась за Розмари. Сила ее характера, ее отвага и стойкость сокрушали пошлость этого мира, и на лице, еще не превратившемся в подобие маски, отчетливо прочитывалось, каких усилий стоила ей эта борьба, но в то же время лицо это было столь трогательным, что зрители время от времени не могли сдержать эмоций. Картина шла с одним перерывом; когда зажгли свет и стихли аплодисменты, Дик искренне произнес:

      – Я просто потрясен. Вам предстоит быть одной из лучших актрис нашего времени.

      Показ продолжился. Настали лучшие времена, но слащавая сцена состоявшегося наконец воссоединения Розмари с родителем была окутана таким явным флером отцовского комплекса, что ее порочная сентиментальность заставила Дика внутренне поежиться от лица всего племени психологов. Экран погас, зажегся свет – и вот долгожданная минута.

      – Я устроила еще кое-что, – объявила Розмари. – Пробу для Дика.

      – Что?!

      – Кинопробу, прямо сейчас.

      Наступила мертвая тишина. Потом кто-то из Нортов сдавленно хихикнул. Розмари наблюдала за Диком и по выражению его по-ирландски богатого мимикой лица видела, как до него доходит смысл сказанного ею;