Музыка в темноте. Валентина Горлова

педагогическую карьеру, он искренне относился к тому, что считал делом своей жизни. Но зевающие студенты, не понимающие красоту математики, единственной идеальной вещи в этом мире, живущей по своим законам и в абсолютной гармонии, убили в нем все желание преподавать. Одаренные ученики попадались крайне редко. В основном он созерцал из года в год абсолютно незаинтересованные лица, вялых парней со звенящей пустотой в башке и откровенно скучающих девиц, притащившихся на его лекцию не по своей воле. Куча бумажной работы и невозможность развернуться в тесном гробу стандартной образовательной программы иной раз к концу года доводили его до отчаяния. С каждым годом в этом гробу, видящимся ему лекционной комнатой и бесконечным множеством бумаг, сваленных на столе, становилось все более душно, каждый год забивал в крышке гроба гвоздь. Выбраться из этой трясины к великим открытиям, казалось, невозможно. Уравнения успокаивали Питера, приводили его мысли в порядок, но когда он проверял очередной тест нерадивого студента, у него начинал неизменно дергаться глаз (то правый, то левый, по-разному) от нелепых, как ему казалось, ошибок, от очевидного пренебрежения и тупости своих учеников. «Я как клоун в цирке. Были бы у этих паршивцев помидоры, они бы закидали ими меня, имей они возможность при этом избежать наказания. Пока распинаешься перед ними, рассказывая про матрицы, половина сидит в телефонах, а вторая – обсуждает предстоящие попойки».

      Внезапно тишину, в которую вторгались только шелест листочков и покашливания с задних рядов, нарушил писклявый голос студентки. Питер вздрогнул:

      – Извините, мистер Эдвардс, можно выйти? – студентка виновато вжала голову в плечи. Кажется, ее звали Марджери. Немного неуклюжее имя для неуклюжей пухлой девочки.

      Питер хотел сказать: «Вали куда хочешь, только не нарушай мой покой», но улыбнулся натянуто и криво:

      – Разумеется. Но, я надеюсь, Вы будете благоразумны и не используете свой выход для того, чтобы списать.

      После хлопка двери снова воцарилась тишина. Питер, за неимением газеты, стал рисовать на листочке, чтобы занять руки и голову. Обычно он рисовал женские части тела, ведь женщины ему нравились, просто он с ними не считался. У него было несколько романов после развода, но, в основном, это были несерьезные интимные свидания, своднические интриги друзей, была даже одна студентка последнего курса. Он было принял запрещенный коллежскими правилами флирт за начало любви, но вовремя опомнился. В конце концов, после нескольких месяцев тесного общения Питер уставал от болтающих, легковерных женщин, терял к ним интерес и шел дальше. Эрос и Танатос, вопреки мнению Фрейда, не особенно его интересовали. Его интересовали процессы своего внутреннего мира, движения ящичков, скрип половиц на чердаке воспоминаний из детства, висящая петлей на шее научная работа, крючки интегралов, пределы и бесконечность, даже в некотором смысле Бог. Он сравнивал себя с великими и ждал, когда же он проснется ото сна, сделает что-то грандиозное, необычное, когда его