Тайна серебряного зеркала. Артур Конан Дойл

в британской истории, не упомянута ни одним заслуживающим доверия ученым. Интуиция подсказывает мне, что в моих жилах течет кровь крестоносцев. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, восклицания наподобие «Во славу Пресвятой Девы!», кажется, сами готовы сорваться с моих губ, и я чувствую, что, потребуй того обстоятельства, я был бы вполне способен вскочить в седло и поразить неверного ударом, к примеру, булавы, к вящему его изумлению.

      Горсторп-Грейндж – это феодальное имение. Во всяком случае, так о нем говорилось в рекламе, которая изначально привлекла мое внимание. Именно сие прилагательное оказало наибольшее влияние на его цену, так что преимущества, которые дала мне его покупка, имеют скорее сентиментальный, чем реальный характер. И все же меня утешает, что, поднимаясь по лестнице, я прохожу мимо бойниц, в которые могу пускать стрелы; вдобавок обладание сложным приспособлением, позволяющим выливать расплавленный свинец на головы незваных гостей, дает ощущение могущества. Подобные вещи находят живой отклик у моего специфического чувства юмора, так что я не жалею о том, что заплатил за них. Я горжусь своими зубчатыми стенами и открытым сточным рвом, окружающим меня со всех сторон. Горжусь своими воротами с опускной решеткой, донжоном и цитаделью. Лишь одной вещи не хватает моей обители, чтобы ее можно было считать по-настоящему средневековой, чтобы ее старинный образ обрел завершенность. У Горсторп-Грейнджа нет своего призрака.

      Любого человека старомодных вкусов и представлений касательно того, какими должны быть подобные места, огорчала бы подобная неполнота. Однако в моем случае это было особенно досадно. С самого детства я со всей серьезностью изучал сверхъестественное и искренне в него верил. Я взахлеб читаю истории о призраках – до тех пор, пока не останется ни одной, которую я бы не знал наизусть. Я выучил немецкий лишь для того, чтобы суметь прочесть книгу по демонологии. Малышом я запирался в темных комнатах в надежде увидеть одно из тех страшилищ, которыми няня так часто пугала меня, и сейчас я воспринимаю все столь же живо, как и тогда. Какое-то время я в гордыне своей думал, что призрак – это роскошь, которую можно купить за деньги.

      Не стану вам лгать, в рекламе не говорилось ни слова о привидениях. Однако, осматривая покрытые плесенью стены и окутанные тенями коридоры, я возомнил, что нечто подобное в замке быть просто обязано – точно так же конура предполагает наличие пса; я решил, что просто невозможно, чтобы столь уютная обитель не привлекла какое-нибудь беспокойное порождение теней – а быть может, даже не одно. Святые небеса, что, должно быть, успело натворить за столько-то веков благородное семейство, у которого я приобрел этот замок! Неужто среди них не нашлось никого достаточно дерзкого, чтобы сбежать со своей возлюбленной или совершить еще какой-то шаг, который неизбежно привел бы к появлению передающегося по наследству призрака? Даже сейчас я пишу об этом, с трудом сдерживая свое нетерпение.

      Долгое время я без надежды надеялся. Всякий раз, стоило мне заслышать писк крысы за стенной панелью либо звук капель дождя, барабанящих по крыше, по моему телу пробегала дрожь дикого возбуждения, словно я наконец напал на след беспокойного духа. Страха я не чувствовал ни разу. Если подобное случалось ночью, я посылал миссис д’Одд – женщину решительную – проверить, в чем дело, а сам накрывал голову одеялом, наслаждаясь экстатическим чувством ожидания. Увы, результат всегда был одним и тем же! Источником подозрительного звука оказывалось нечто столь абсурдно естественное и тривиальное, что даже самое пламенное воображение не сумело бы наделить его хотя бы ноткой романтики.

      Я мог бы примириться с таким положением вещей, если бы не Джоррокс с фермы Хэвисток. Джоррокс – здоровенный, грубый, начисто лишенный фантазии детина, с которым я познакомился лишь потому, что по стечению обстоятельств его поля, как выяснилось, граничили с моими владениями. И все же этот человек, совершенно неспособный ценить археологические находки, оказался владельцем призрака, чья личность была вполне определенной и чье существование отрицать было невозможно. Появился этот призрак, как я полагаю, всего-то во времена правления Георга II, когда некая юная леди перерезала себе горло, услышав о смерти своего возлюбленного в Деттингенском сражении[1]. Впрочем, даже такое заставляет ощущать к дому почтение, особенно если на полу сохранились кровавые пятна. Джоррокс даже не осознает, каким сокровищем владеет; а уж выражения, в которых он отзывается о призраке, невозможно слушать, не поморщившись. Он и помыслить не может, как страстно я жажду услышать хотя бы один из тех стонов и ночных воплей, рассказы о которых он сопровождает совершенно ненужной бранью. Когда склонным к вольнодумству призракам дозволено покидать помещиков и, невзирая на какие бы то ни было социальные различия, селиться в домах людей великих, но непризнанных, воцаряется сущая неразбериха.

      Человек я по природе упрямый – иначе мне не удалось бы достичь заслуженных высот, учитывая атмосферу непонимания, окружавшую меня в юные годы. Я пребывал в решимости раздобыть призрака, впрочем, как это сделать, не приходило в голову ни мне, ни миссис д’Одд. То, что мне удалось узнать из книг, говорило, что подобные феномены

1

Битва, состоявшаяся 27 июня 1743 года между т. н. «прагматической армией» (австрийско-англо-ганноверской коалицией) и французскими силами под командованием маршала Адриана-Мориса де Ноая у баварского селения Деттинген в ходе Войны за австрийское наследство и завершившаяся победой коалиции. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)