Ручки белые. Юрий Табашников

велел граф собрать всех жителей Черниговки у себя на дворе, напротив пожарища. Возле обгоревшего сруба лежали на земле останки Степана. Страшные, смотреть невозможно на них было без внутреннего содрогания. Огонь скрючил, обуглил и высушил молодое тело. Согнул его вдвое и всё человеческое исказил и изуродовал.

      А рядом с покойником лежал на животе с оголённой спиной распятый, привязанный крепкими ремнями к колышкам Фёдор. Справа и слева от него стояли с кнутами слуги графские, не из местных, что из города нагрянули. Стояли напротив собравшейся толпы, как в противовес ей одетые в особые одежды, лакейские зелёные камзолы.

      Ещё двое удерживали едва стоящую на ногах Агафью. В пол лица растёкся огромный кровоподтёк, награда за непослушание, за то, что остановиться от страха не смогла при преследовании.

      – Пусть смотрит, пусть смотрит! – кричал истошно и визгливо Воронцов, окружённый вооружённой ружьями дворней. – Держите голову за волосы повыше, да водой поливайте. Пусть знает, пусть все знают, что за преступлением наказание идёт следом! Что графский суд скор и справедлив. А что вы стоите, вахлаки? Приступайте!

      Со страхом смотрели мужики на кнуты в руках слуг барских.

      Со страхом смотрели на них же бабы деревенские.

      Со страхом смотрели на предстоящее истязание и дети.

      Каждый знал, что кнут страшнее палки. Что стоит им вытянуть ленивую корову на пастбище вдоль бока, так от удара надолго останется кровавый след на крепкой шкуре. Страшнее палки кнут, страшнее розги.

      Граф выбрал для намечающейся экзекуции мужиков немолодых, да на редкость здоровых. С такими страшными разбойничьими рожами, что видно по ним сразу, жизнь прожили разудалую, похозяйничали, посвоевольничали немало. Ухмыльнулся бородач, что стоял подальше от народа, умело отвёл хвост кнута за спину подальше и со всей силы обрушил его на оголённую спину.

      – Не виноват я! – успел закричать Фёдор и тут же застонал. Рассекая кожу, разбрызгивая кровь и выворачивая мясо наружу, жадно обвил кнут белое тело, въевшись глубоко в плоть.

      – Не виноват он! – в крике зашлась Агафья, пытаясь вырваться. – Всё я одна! Одна я в ответе! Оставьте его!

      Никто не услышал крика её. С выдыханием, словно дрова рубили, секли палачи невинного. Сначала стонал от каждого удара Фёдор, потом принялся хрипеть, а совсем скоро и вовсе затих. А его продолжали бить, истязать, превращая тело в кровавый кусок мяса.

      Молчали деревенские мужики, хмуро отводя в сторону взоры. Не нравилось никому графское правосудие.

      А сзади толпы, удерживаемые соседями и родными, выли и причитали родители Агафьи и Фёдора.

      Фёдор умер на следующий день, так и не прейдя в сознание. Узнала Агафья о смерти жениха в городской тюрьме, страшно закричала и замолчала, не проронив больше ни звука. Окаменело лицо её и словно лишилось малейшей кровинки.

      Молчала, когда судья вынес вердикт о страшном преступлении, назначив наказание в виде многих годов каторги.

      Не проронила и слова, когда с