Боровой. Маргарита Голощанова

любых других. Дичь он бил без промаху и ещё большим мастером был разве что в её готовке. Держа и сейчас верное оружие поближе, он вслушивался в звуки леса. И звуки те, стоило наёмникам обездвижиться, слышны стали во много раз громче и чище. Ветер зашелестел кронами в высоте, затряс листом. Но спокойно, будто кто-то великий ростом выдыхал этот ветер мерно, едва лишь пошатывая макушки деревьев. Вялой флейтою засвистел чёрный дрозд. Неторопливо, слитно. Дальше, ближе. Виски потели. Ладони и те сделались влажными. Не пошевелиться. Слух был сейчас их взведённым арбалетным болтом, их наточенным мечом, их острым кинжалом. Держась за него, словно за оружие, они направили его в черноту. Туда, куда не доставал свет костра. Туда, за еловые стволы. Туда, откуда следил за ними стылый мрак.

      Костёр горел всё тише. Смолк дрозд. Допел свои долгие минуты. Четвертина за четвертиною, час за часом. Бреган дышал ровно. Еле слышимы стали ветер и деревья. Зашумела в ушах кровь. Застучала о виски. Кончиками пальцев Бреган огладил рукоять меча, успокаивающую привычной шершавостью.

      В следующую же секунду едва обретённое спокойствие покинуло его стремительнее, чем выпущенная стрела покидает пальцы и тетиву. Ибо командир услышал треск хвороста. Того самого хвороста, что был разложен им с южной стороны их стоянки, аккурат между тропой и лагерем. Бреган, напрягшись всем телом, крепко сжал пальцами рукоять. Важнее всего сейчас было не явить себя врагу раньше времени и не ринуться в атаку на пока ещё не обозначившегося противника. Чуткий командир прекрасно слышал, что тот, кто наступил на хворост, ноги с него так и не убрал. Вероятно, испугавшись, что его обнаружили, он замер, и Бреган гадал теперь, что неизвестный предпримет дальше. Секунды сменялись минутами. Огонь затухал.

      То, что случилось после, командиром ожидаемо никак не было и быть не могло. Ушей Брегана коснулся звук, никогда не слышимый им доселе. Звук колеблющийся и низкий и более всего напоминающий кошачье урчание. От тихого и ритмичного, стал он вмиг насыщенно громким, но самое главное, таким неуместным, что Бреган смешался, не зная, как его истрактовать. Откуда доносилось тарахтение, он определить также не смог. Командиру казалось, что идёт оно сразу и отовсюду. Зажмурившись и втянув воздуха, он понял, что не слышит более ничего, кроме этого низкого урчания. Ни леса, ни своего дыхания. Оглохнув на оба уха, командир словно бы обнаружил у себя другую пару ушей, о которой раньше и не подозревал и для которой этот новый звук и предназначался. Вместе со звуком пришла дрожь. Бреган, лежавший животом на земле, ощущал её всем телом. Содрогалась почва. Слабо. Но жутко и неправильно. Он раскрыл глаза, и в тот же миг урчание, что, казалось, уже содрогало сам воздух, прекратилось.

      Первым делом Бреган услышал себя. Никогда не подумал бы он раньше, что может так шумно втягивать воздух открытым ртом. Поспешив его захлопнуть, он попытался отделить от рукояти меча пальцы, сжавшие её до побеления.

      Тот, кто застыл сейчас на полпути от тропинки