Называй меня Мэри. Андрей Кокотюха

Но в барах в такие цедят крепкий алкоголь, по требованию клиента добавляя туда кубики льда.

      Новая форма цивилизации.

      Вернувшись, Кобзарь застал Мэри уже на полу. Она сползла, оперлась спиной о диван, как раз снимала второй сапожок.

      – Курить у тебя тут можно? Мы же купили курево.

      – На кухне. Тут я сплю.

      – И что такого? Проветришь.

      Гостья уже по-хозяйски искала сигареты. Ему ничего не оставалось, кроме как принести из кухни круглую стеклянную пепельницу. Он чиркнул, наклонился, поднес зажигалку. Мэри затянулась так, как жаждущий странник припадает к мелкой луже в пустыне после долгого изнурительного перехода. Кобзарь открыл окно, впуская влажный мартовский воздух. Плеснул в стаканы щедро, тоже устроился на полу напротив гостьи.

      Пить она не спешила. Покрутила стакан, глядя через стекло на свет.

      Олег сделал большой глоток, только после этого закурил сам.

      – Говоришь, каша, – произнесла Мэри задумчиво, покачивая стаканом и глядя на ободранные обои стены напротив. – Правда, такую кашу заварили… В бабушкиной комнате телевизора не было. Грех. Кровать с панцирной сеткой, полуторная, койка, знаешь. Коврик на стене, ковер на полу. Стул. Остальное – иконы, иконы, иконы. Она не собиралась никуда бежать, ей всегда было хорошо в тех четырех стенах. Она мало разбиралась в том, что происходило вокруг. Зато папа, горный инженер, от ящика, – кивок на телевизор, – не отлипал. Как стали показывать, сколько и где стреляют, у него началась паника. Тихая поначалу, потом уже разогнался по полной.

      – А за кого он… был?

      – За мир, – отрезала Мэри. – Ровеньки не бомбили. Стреляли где-то в округе, но у нас кругом стреляли. Но когда на улицах показались российские танки, папа начал собирать вещи. Мама удерживала его. Я просила: не спеши, обойдется все. Он уперся: меня, говорит, распнут, бабу застрелят, вас с мамой изнасилуют, дом наш раздолбают прямой наводкой.

      – Кто? Кого он боялся?

      – Войны. – Девушка наконец пригубила из своего стакана. – Я говорю: это россияне, не наши. А там все равно, кто в кого стреляет. До лампочки, кто кому что должен. Отцу показали войну по телевизору, он ее испугался. Как зашли российские казачки, объявили свою власть и начали вывозить куда-то уголь вагонами, планка у него упала вот так. – Ладонь ее замерла в сантиметре от пола. – Родственники есть в Харькове, под Киевом брат мамин живет. Но туда ведь доехать нужно. У нас ни машины, ничего. То есть, – Мэри снова пригубила, – у папы был старый «жигуль», синий. Все говорил: иномарки сдохнут, а сделанное в Союзе всех переживет. Так отжали.

      – Казаки?

      – Не спрашивала кто. Все в камуфляже, в папахах, с «калашами». Ходили по улице, от двора ко двору. Показывали какую-то бумажку, типа распоряжение комендатуры. Но могли и не показывать. Зачем, у них же автоматы. Реквизировали на нужды республики весь транспорт, который был на ходу. Причем каждый собственник сам должен был отогнать машину туда, куда скажут. И непременно взять расписку. Мы, говорят, не бандиты.