Рыжая всадница, и Чуть грустно…. Артурас Байрунас

      © Артурас Байрунас, 2021

      © Артурас Байрунас, дизайн обложки, 2021

      © Артурас Байрунас, фотографии, 2021

      ISBN 978-5-0055-0689-4

      Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

      Пушкин и джаз

      Александр Сергеевич, председатель приёмной комиссии и, заодно, ректор консерватории, страдал от духоты и тяжести в груди. Сердце… – думал он с тоской. И с не меньшей тоской глядел он на своего единственного друга Сержа. Который был и единственным, кто остался с ним в приёмном классе в этот час перерыва.

      Серж маленький, худенький и лысеющий, больше известный среди студентов и коллег как «тишайший выпивоха», сидел, опираясь локтями на стол. И все ниже и ниже склонял свою белёсую голову.

      «Наклюкался», незлобно и устало заметил Александр Сергеевич.

      Он был уже под пятьдесят. Грузный, много курил и в последнее, особенно в это «приёмное» время мучился от тоски и скуки. Когда-то, лет пятнадцать-двадцать назад они бацали джаз, так бацали… Он все и жил этим воспоминанием, словно это кончилось вчера.

      Серж давно уже не был музыкантом. Временами пальцы у него дёргались так, что его гордость – ручка с золотым пером плюхалась и плюхалась на пол, пока он разводил теорию джаза. А теоретик это был, что надо. Философ от Бога, эрудит. Не пропил. За теорию и перо золотое получил.

      В коридоре раздался смешок. Александр Сергеевич отвлёкся в приоткрытую дверь. Там вовсю суетился Аркаша – «молодой» профессор.

      С ненавистью и завистью глядел ректор, как этот новоиспечённый лепит очередную абитуриентку. Этот гад всех любовниц увёл у их крохотного мужского педсостава, не оставив без внимания и жён. Даже его секретаршу Катю, которую он сам полгода водил по всем зачуханным и пьяным кафе их областного городка. А этот за один час. За один час!

      Александру Сергеевичу захотелось встать, распахнуть дверь и с разбегу зафутболить этому профессору по мордасам. Сердце не замедлило откликнуться. Вот-вот рассыпится, как песочный пирог. Хоть плачь!

      Ректор застонал. Лильку бы сейчас! Этого бессменного зама. Она бы позаботилась! Да отпустил её, молодожёнку, в свадебное, в Грецию. Курам на смех, на десять лет моложе мужа взяла. Пацан, студент. Бросит! Лильку бы!

      Александр Сергеевич, изнывая от боли и необъяснимой тоски, оглядел пустые столы, выставленные в ряд, через весь зал.

      – Словно на пьянку грандиозус готовятся… комиссия, – усмехнулся ректор, – шестёрки…

      Боль становилась невыносимой.

      – Воды! Воды! – отчаянно зашептал Сергеич (так называл его в редкие минуты вдохновения Серж).

      Не в силах подняться с места, он стянул галстук, рванул рубашку… По столу зацокали пуговицы, со стола на пол…

      Сергеич потянулся рукой в сторону окна и, в надежде на прохладу, как бы позвал вовнутрь хоть немного свежести. Но всюду стояла пыль, духота и скука.

      И так ясно, кого примем. Не надо было этого часа на обсуждение. Обсуждение чего? Глупость. Ясно и так. Все свои, да пару с улицы, и те свои. Скука. Какая же скука!

      Внезапно стало что-то меняться в этом мире. Над зданием повисла тяжёлая черная туча. С ней пришла и прохлада. Сначала по тополям за окном, затем и по спине ректора. Угадывался ливень. И в сердце вошла тишина. Впервые за эту прожаренную неделю пришли в душу просветление и лёгкость.

      В приоткрытую дверь просунулась коричневая голова. Голова молодого негра.

      – Комиссия? – спросила голова по-русски, с большим акцентом.

      Ректор молча смотрел на эту голову. Он устал от сердца, от пыли, от жары. Не чувствовал ничего, кроме скуки. Он верил, что уже ничто не в силах взволновать его в этом мире, по крайней мере, сегодня. И тем более эта стриженая голова. Александр Сергеевич глядел на неё без всякой мысли. Единственным его желанием было, чтобы его оставили в покое хотя бы на этот проклятый час. Он сделал едва заметный знак рукой, означающий что-то вроде: иди-ка ты, душа моя, куда подальше…

      Голова по всей видимости не очень была знакома с русской неофициальной коммуникацией и вошла в класс всем телом. С ним ввалился и сквозняк. Дверь отлетела на всю свою широту, глухо стукнув о стену.

      В открывшемся обзоре обозначился Аркаша, во всей своей молодецкой удали: с подтянутым задом и двумя по лошадиному гогочущими абитуриентками.

      В нестерпимом приступе ярости, со всей мочи Сергеич хлопнул по столу кулаком, и срываясь на хрип, заорал:

      – Дверь закрой, ты!

      Хотел он добавить ещё и про черный цвет гостя, да сдержался. Вошедший только растерянно улыбнулся. И быстро-быстро, по-воровски, не на всю ступню, в два прыжка, закрыл дверь.

      Наступила пауза. Тоненький, чёрненький, да в тёмном костюмчике и в непонятного цвета сероватых туфельках годов сороковых малазийского происхождения, этот сын Африки продолжал глуповато улыбаться.

      – Чего надо? – совершенно без всякой